напоминал благородного старого актера — смуглое, умное и обаятельное лицо, по сторонам тяжелого рта залегли глубокие морщины. Он улыбался девушкам вокруг себя.

Фицсимон сидел на диване, небрежно положив руку на плечо Софи; та пыталась придать этому вид объятия. Увидев вдруг своего начальника, он резко вскочил. Софи соскользнула на пол и пришла в ярость, пока не поняла, кто стал причиной ее падения. Приняв комически удрученный вид, она стала потирать ягодицы.

— Добрый вечер, сэр, — сказал Фицсимон. — Спасибо за покровительство нашему спектаклю, сэр.

— Я прекрасно провел время. — Сэр Монтегю взглянул на Софи, после чего улыбнулся Фицсимону. — Очень мило. Хорошенькие пухленькие куропаточки. Я и сам до таких охоч. Простите, что задержался. Должен был принести соболезнования французам.

— Как там французы, сэр? — спросил Добсон.

— Оправдываются. Румыны принесли свои соболезнования нам. Думают, что война закончена. Я сказал им, что всё только началось. Больше никаких треклятых союзников на нашем пути. Теперь начнется настоящая драка.

Под всеобщие возгласы и аплодисменты Инчкейп подошел к министру, который протянул ему руку.

— Поздравляю, Инчкейп. Достойное зрелище. Неплохие парни у вас работают, неплохие. И, должен сказать, — он смерил взглядом Фицсимона и Фокси Леверетта, — ваше дополнительное хозяйство смотрелось неплохо.

— Всё свое, сэр, — сказал Фицсимон с ухмылкой.

— В самом деле?! — недоверчиво ухмыльнулся сэр Монтегю. — Что ж, остается лишь порадоваться за вас.

Инчкейп ушел к серванту в углу, позвякал там бутылками и вернулся к сэру Монтегю с наполовину наполненным виски стаканом, который тот осушил в два глотка под уважительные взгляды собравшихся. После этого он извинился перед присутствующими, пожелал всем доброй ночи и поковылял прочь.

— Я провожу вас до автомобиля, сэр, — заявил Добсон и удалился следом.

— Какой очаровашка! — вскричала Софи, когда министр еще мог ее слышать.

Теперь, когда начальник ушел, Фицсимон оживился, сел за пианино и заиграл «Ламбет-Уок».

Гай и Дэвид поставили на пианино доску и играли в шахматы какими-то ценными фигурками из слоновой кости, а Инчкейп кружил рядом, явно опасаясь, что они что-нибудь разобьют.

Увидев Гарриет, Кларенс подошел к ней с растерянным видом. Она увидела, что он довольно-таки пьян. Приобняв ее за талию, он увлек ее на террасу, подальше от царившего в комнате разгула.

Студенты повскакали с мест и пустились в пляс, а Дубедат громко и монотонно затянул мюнхенскую версию «Ламбет-Уока»:

Адольф, всё очень просто.

Отдыхай тут без вопросов.

Что бы тебе не прогуляться,

Уйти да и остаться.

Когда посыплется обстрел,

Мы будем как бы не у дел,

Там нас и найдешь —

Будто война лишь ложь.

А пойдешь на Даунинг-стрит,

Где четыре головы сидит,

Там нас и найдешь —

Будто война лишь ложь.

Выглянув за перила, Гарриет сказала:

— Вы знали, что по парку до сих пор бродят люди? Они не знают, что будет дальше. Им страшно идти домой.

Кларенс посмотрел в темноту.

— Плохое сейчас время для одиночества, — сказал он и немного помолчал. — Мне нужен кто-нибудь. Мне нужны вы. Вы могли бы спасти меня.

Гарриет не хотелось обсуждать личные проблемы Кларенса.

— Что будет с нами, как вы думаете? — спросила она. — Жаль, что у нас нет дипломатической защиты, как у представителей миссии.

— Согласно моему контракту, Совет обязан так или иначе доставить меня в Англию.

— Повезло вам, — заметила Гарриет.

— Поедемте со мной.

Шум в гостиной нарастал. Баланс вечеринки, который до сих пор колебался, порой соскальзывая в сторону уныния, теперь был восстановлен. Веселье обрело новую силу. Кто-то из студентов начал выплясывать хору, а остальные хлопали в такт и выкрикивали что-то одобрительное. Фицсимон, по-прежнему у пианино, пытался наигрывать хору, а Софи рядом с ним пронзительно пела, подражая Флорике.

— Пойдемте посмотрим, — сказала Гарриет. Она сделала шаг, но Кларенс схватил ее за локоть, твердо вознамерившись удержать ее внимание.

— Вы можете меня спасти, — всё повторял он. Она нетерпеливо рассмеялась.

— Уймитесь, Кларенс! Вы сказали, что Гай — глупец. И всё же этот глупец во многом вас превосходит. Вы демонстрируете свою мудрость, ни во что не веря. Но вам нечего предложить, кроме анархии.

Кларенс уставился на нее с мрачным удовлетворением.

— Возможно, вы и правы. Я сказал, что Гай в своем роде святой. Мир не смог соблазнить его. Пусть он таков, но я уже не смогу измениться.

— Вы похожи на Якимова, — сказала Гарриет. — Принадлежите прошлому.

Он пожал плечами.

— И что с того? Мы всё равно пропали. Куда нам идти, если мы потеряем Англию?

— Домой, — ответила Гарриет. — И Англию мы не потеряем.

— Домой вы не попадете. Мы застряли на другом конце Европы. Скоро деньги кончатся. Мы обнищаем. Никто и не подумает открыть фонд помощи в нашу пользу. Мы…

Кларенс драматически понизил голос, но из гостиной доносился такой шум, что Гарриет уже не могла разобрать его слов. Вдруг и Кларенса, и музыку перекрыл голос какой-то румынки, которая восклицала с таким гневом, что, казалось, была близка к истерике:

— Liniște! Liniște![75]

От неожиданности Кларенс выпустил руку Гарриет. Она тут же сбежала, слыша, как он жалуется в темноте:

— По-моему, вы дурно со мной обошлись.

Войдя в комнату, она увидела крохотную толстую женщину в халате и бигуди, которая кричала на ошеломленных гостей Инчкейпа:

— Что вы тут творите! Англичане! Войну вы проиграли, империю потеряли, всё потеряли, и всё равно не даете спать всему дому! Как будто вы здесь главные!

На мгновение англичане остолбенели от такого напора, но тут же пошли в атаку:

— Ничего мы не проиграли!

— И не собираемся!

— Мы еще выиграем войну, погодите только!

Из задней части комнаты донесся голос Беллы — возмущенный, но по-прежнему благородный:

— Англичане еще никогда не проигрывали! — воскликнула она.

— Строго говоря, это не так, — заметил Дэвид, забавляясь. — Мы проигрывали битвы, но мы никогда не проигрывали войны.

Остальные подхватили это заявление.

— Мы не проигрываем войны! — заголосили они. — Мы не проигрываем войны!

Женщина пришла в замешательство, сделала шаг назад, после чего обратилась в бегство, как это часто бывало с румынами перед лицом угрозы. Она выбежала из квартиры, и Паули со смехом захлопнул за ней дверь.

— Правь, Британия! — скомандовал Фицсимон и снова уселся за пианино.

Больше их никто не прерывал, и вечеринка продолжалась до рассвета. Когда солнце встало, парк опустел, и в гостиной воцарилась тишина. Большинство гостей ушло. Инчкейп уговаривал уйти остальных. Якимов соскользнул с кресла и лежал на полу в забытьи. Инчкейп согласился оставить его у себя, поэтому Принглы ушли с Дэвидом.

Когда они вышли на улицу, рассвет уже выбелил