— Умер в семьдесят седьмом году.

— Удивительно, что пережил падение.

— Он был безоружен. Хотел сдаться. Ты столкнул его с утеса.

Сидней глубоко вздохнул:

— Упал, спрыгнул, я его столкнул… Какая разница?

— Он сломал спину, разбил череп. Если б не наш отряд, так и умер бы там.

— Но ведь не умер, правда? Прожил долгую счастливую жизнь, вырастил очень милого сына. — Сидней критическим взглядом окинул костюм Эрмана. — Хотя, как я понял, золота не нашел.

Эрман наклонился к Сиднею, схватил за мизинец и вывернул.

— Я хочу, чтоб ты понял, какую он испытывал боль. Сорок лет душевной муки и физических страданий. Он без конца копался в воспоминаниях и разыскивал чертову шахту в проклятых горах. Последнее, что помнил, — путь из Теруэля. Ты помнишь тот путь? Можешь себе представить, как невыносимо знать, что ты видел, держал в руках целое состояние и забыл, где оно? — Эрман крепче нажал на палец, ожидая услышать хруст сломанной кости, но сил не хватило. Наконец оставил попытки, подставил для себя стул. — Отец часто рассказывал сказку о козопасе, поймавшем древесного эльфа. Эльф обещал несметные сокровища, если он его отпустит. Как известно, древесные эльфы честные, но хитрые. Не обманывают, но мошенничают. Гад привел пастуха к пещере, полной золота, и попросил его отпустить. Зная, что эльф не отберет сокровище, пастух исполнил просьбу. Сделка успешно состоялась, эльф вытащил серебряную фляжку, два крошечных стаканчика, они ее обмыли. Пастух взял, сколько мог унести, и пошел домой за повозкой с ослом, не ведая о тайном действии зелья древесного эльфа. Когда пришел в деревню, ничего не помнил. — Эрман придвинулся на стуле, лицо его сияло в свете лампы. — У него осталась горстка золота, уместившаяся в карманах, происхождения которой он так и не смог объяснить. Быстро потратил и до скончания жизни гадал, откуда она взялась. Через несколько лет снова поймал того самого эльфа, который тайком доил его коз. Давно умершая память воскресла, и он спросил эльфа, помнит ли тот его. Эльф взглянул на пастуха и извинился: «Не помню. Напиток, который мы пили, стирает память».

Сидней посмотрел на Эрмана и покачал головой.

— Я слишком стар, чтобы выслушивать сказки, господин Кройц.

Пинсада нахмурился, когда Эрман с силой ударил Сиднея в лицо, опрокинув стул и свалив старика на пол. Ник взвыл под кляпом с нарисованной ухмылкой, пытаясь подняться вместе со стулом, к которому был привязан, как к парашюту, и рухнул под ударом Эскобара наотмашь в ухо.

— Ты гнусная скотина, Крус! — крикнул Энрике. — Ему девяносто лет! Убить хочешь?

— Старость не избавляет от праведного возмездия, — выпалил Эрман.

— Слушай, мать твою, — буркнул Октавио, глядя на истекавшего кровью старика, — это слишком.

Эрман бросил на дядю Пепе пылающий взгляд:

— Воды принеси.

Энрике положил на плечо Эрмана руку с вытатуированной паутиной.

— Полегче, толстяк. Еще раз ударишь прадедушку, и кранты. В таком возрасте много не надо. — Он взглянул на Октавио. — Помнишь старого сукина сына, что продал нам тот «мерседес»?

Брат кивнул.

— Только что был, через секунду не стало. — Он прищелкнул пальцами.

— Он что, один знает, где клад?

— Один, кто его видел, — кивнул Эрман.

— Значит, младшего бесполезно допрашивать? — Энрике ткнул пальцем в Ника.

— Правильно.

— Тогда с ним поработаем, а старик пусть посмотрит.

— Трахнем в задницу, пускай скалится, — ухмыльнулся Эскобар.

— Сначала подними старика, — велел Энрике.

Прошмыгнул дядя Пепе со стаканом воды на подносе.

— К сожалению, льда нет, сеньор, — промямлил он. — Генератор…

Эрман схватил с подноса стакан, выплеснул в лицо Сиднея.

— Где золото?

Сидней покачал головой:

— Не знаю.

— Ладно, — усмехнулся Эскобар. — Тогда смотри. — Он схватил жирными пальцами мочку уха Ника и оттянул. Открыл складной нож, провел по щеке лезвием, заскрипевшим на щетине. — Вот что ты почувствуешь, когда я перережу тебе глотку, — шепнул он. Ник выпучил глаза, чуя, как лезвие вонзается в ухо, перерезает хрящ, как по шее потекла горячая кровь. — Смотри! — воскликнул Эскобар, показывая отрезанную мочку. Сорвал с губ ленту, сунул в рот Нику кусок уха. — Ешь!

Эрману вдруг стало плохо. Он попросил еще воды и обратился к Сиднею:

— Так где золото, ты говоришь?

— Не говорю, — спокойно ответил Сидней, — и не скажу, пока вы его не отпустите.

— Ну нет, — возразил Эрман, качнув головой. — Так дело не пойдет. Я отпущу то, что от него останется, когда ты мне скажешь, где золото. Наверняка знаешь, тебя тоже не отпущу.

— Отец гордился бы вами.

— Спасибо. Где золото?

Тяжелая мочка лежала на языке куском парного свиного сала. Ник чувствовал текущую по предплечью кровь, боялся захлебнуться собственной рвотой. Тело окаменело. Эскобар схватил его за левую руку, пригвоздил к столу острием ножа. Октавио придержал стул, оторвал мизинец Ника от сжатого кулака, распрямил на столе, как хвост игрушечной собачки.

— Все это ерунда по сравнению с тем, что Орлов сделал бы с вами, — сказал Эрман. — Через пару дней после вашего исчезновения он закрыл свою контору, арестовал Нина. История свидетельствует, что Сталин хотел убрать со сцены марксистов и анархистов, но тебе, Сидней Стармен, хорошо известно, почему умер Андреас Нин, правда? Известно, почему Орлов приказал содрать с него кожу, правда? Никто никогда, даже здесь, не умирал такой смертью ради политики. Где золото?

— Даже если б я знал, вам не сказал бы. Извините меня, мистер Крик.

Эскобар воткнул нож в столешницу, чуть коснувшись кончика мизинца. Подмигнул Нику, потянул назад лезвие, нажал, как на рычаг, взрезав плоть. Боль взвыла сиреной, и Ник взвыл из-под пластыря, когда сталь врезалась в кость.

— Заткни ему пасть рукой, — приказал Эскобар.

Октавио замотал головой:

— Не могу. Дело грязное, мать твою.

— Просто заставь замолчать сукина сына, — настаивал Эскобар.

— Кончай, Эскобар, черт тебя побери! — крикнул Энрике, срыгнув выпитое виски.

Ник затих, онемел от ужаса, глядя на выгибавшийся под ножом ноготь. На столе образовалась густая лужица темно-красной крови. Потом верхняя фаланга пальца отскочила отрезанным кружочком морковки.

— Откроем, — продолжал Эскобар, сдирая кожу с отрезанного кончика пальца.

Эрман отвернулся, хлебнул воды.

— Мне так же тяжело, как и вам, — сказал он Сиднею, пока Эскобар вытирал окровавленное лезвие о щеку Ника. — Выпить хочу и ему дам глоток, — объявил он, потрепав Ника по голове. — Похоже, ему надо хлебнуть.