Ты мне никогда не отвечаешь, а у Максима спрашивать не хочется. Но у тебя такие хмурые брови и строгий взгляд, что я... не знаю, прям... Другого имени я тебе и представить не могу. Мне кажется, если бы ты был псом, хозяин назвал бы тебя Суровый.

Охранник тогда мельком глянул на неё, но тут же отвернулся, Катя даже не успела понять, что именно было в его глазах. Скорее всего, простое удивление.

— Ничего, если я тебя так буду дальше называть? Не обидишься? — продолжала она. — Не обижайся, пожалуйста, я не со зла. Я просто с ума схожу здесь, и мне надо хоть с кем-нибудь поговорить. Понимаешь? Конечно, понимаешь. Ты Суровый, а не Глупый. А вот другой охранник...

Она болтала так всю дорогу до лаборатории, где замолкала при виде Максима, и обратно до комнаты после завершения работ. И это позволяло ей сохранить некоторое подобие ясного рассудка.

С Максимом всё было наоборот. Он вежливо приветствовал Катю в лаборатории каждый день, но что-то в нём было такое, что заставляло её замыкаться в себе и тщательно следить за каждым сказанным словом.

— Как дела у нашей рыжеволосой красавицы? — фамильярно обращался к ней Максим, улыбаясь от уха до уха. — Всё хорошо?

— Да, спасибо, — отвечала обычно Катя, не спеша делиться с ним переживаниями.

Умом Катя понимала, что охранники, без сомнения, докладывают Максиму обо всех разговорах, которые она пытается с ними завязать, и что Максим прекрасно знает о её жажде общения и понимает, что она его, Максима, боится, раз замыкается в себе в ответ на его попытки завести беседу. И всё же она не могла перебороть в себе желание говорить с охраной и нежелание говорить с Максимом. Как-то она подумала даже, что не стала бы с ним разговаривать, даже если бы они остались вдвоём на всей станции, на всём острове, во всём мире.

А ещё её насторожило исчезновение Артура. После того, как они виделись в столовой, она ожидала, что сможет увидеться и поговорить с ним ещё, но этого так и не случилось. При этом со временем ей стали разрешать видеться с другими людьми за едой — сперва редко, потом чаще и чаще, но Артур среди этих людей не появлялся. Со временем она стала видеться с людьми не только за обедом, а три раза в день, каждый день. Количество собеседников всё возрастало и возрастало, пока их не стали приводить в столовую всех вместе, в том составе, в каком их доставили на остров. Всех по лицам она, конечно, не запомнила, но большинство всё же узнавала. И среди них не было Артура.

К Богдану она обратилась не сразу. Однако она помнила, что Артур общался с ним всю дорогу из Череповца, и ей стало любопытно, не знает ли он чего. В очередной обед она подсела к нему за столик с подносом еды и, к удивлению Богдана, с ходу заговорила:

— Привет. Я Катя. Я... Мы с Артуром были соседями. В общем... Мне бы хотелось узнать, как у него дела. Я видела, вы общались. В поезде, да и вообще всю дорогу. До сюда.

— Здравствуйте. Богдан, — представился тот. — Да, мы с Артуром общались. И в пути, и до этого... Кхм. Но я его не видел с того самого дня, как нас привезли на этот остров.

— А... — разочарованно протянула Катя. — Жаль... Я-то думала, вы знаете.

— Если я что-нибудь узнаю, то сразу вам сообщу, — заверил её Богдан. — Даю слово.

— Спасибо.

Впрочем, после того, как Катя стала видеться с другими своими соседями, желание общаться именно с Артуром притупилось. Всё же вокруг были знакомые лица, и все охотно рассказывали друг другу что-то из своей жизни. В какой-то момент Катя подумала, что скучала по Артуру не столько из-за привязанности или иных чувств, сколько из-за того, что после долгого заточения в одиночестве первым увидела именно его. А потом он пропал.

Шли дни. В один из обедов Глеб и Настя, бывшие соседи Катя, с которыми она теперь ела за одним столиком, выглядели более встревожено, чем обычно.

— Что случилось? — тут же поняла их настроение Катя.

Супруги переглянулись, потом парень бросил быстрый взгляд на охрану у выхода, и тихо сказал:

— Рома второй раз не пришёл в столовую.

Не нужно было ничего объяснять. Катя не знала, кто такой этот Рома, откуда про него знают её бывшие соседи, но не стала ничего больше спрашивать. Страх, необъяснимый, липкий страх, почему-то поселился в её душе. Она почти ничего не съела в тот обед, поковырявшись вилкой в тарелке для вида, и потом весь день, сидя одна в своей комнате, думала, что же случилось с этим Ромой.

Ей не был важен этот человек. Она ведь даже не знала, как он выглядит. Ей было важно знать, почему Рома перестал приходить. И почему до Ромы перестал приходить Артур. Почему-то ей казалось, что ничего хорошего с этими людьми не случилось.

Прошло ещё несколько дней, и пропали ещё двое. В столовой стояла гробовая тишина с того момента, как пришедшие пересчитали друг друга. Никто не спешил ничего рассказывать, делиться чувствами, жаловаться на однообразие и скуку. Все молча ели — или делали вид, что ели, думая каждый о своём. Охрана не могла не заметить такой перемены в поведении людей, и уже на следующий день Максим в лаборатории заговорил об этом с Катей:

— До того, как ты ляжешь в капсулу, — сказал он, — я бы хотел тебя кое о чём спросить. Ты не против?

Её раздражала эта лицемерная вежливость человека, который прекрасно понимал, что его боятся.

— Нет, конечно, — ответила Катя, стараясь не выдать своих чувств.

— Говорят, сегодня в столовой все были как-то особенно... напряжены. — Максим смотрел Кате прямо в глаза. — Никто ни о чём не говорил. Да и ели мало, в тарелках осталось много еды. А это не очень хорошо, потому что излишков еды у нас нет. Вся еда доставляется с материка, порции посчитаны очень точно. Всё, что выдаётся нашим проживающим, должно быть съедено. И не только из уважения к продуктам и труду тех людей, благодаря которым у вас — и у тебя в том числе, Катенька — есть еда, но ещё и потому, что вы нужны мне тут здоровыми. Мне