— Юля никогда не была твоей, — равнодушно проговорил Богдан, — но это сейчас совсем неважно. Важно то, что мне от тебя ничего не нужно. Но вот тебе как раз наоборот.

— Значит, не хочешь бабу Надю, да? Эх, а я надеялся!

— С бабой Надей ты и сам справишься. А вот я тебе второго шанса не дам. Так что тебе нужно, а, Яр?

Димон снова замолчал. Теперь уже тишина, повисшая в кабинете и прерываемая лишь чириканьем птичек в приоткрытом на проветривание окне, наполняла его дольше. Весна, мать ее. В висках его лихорадочно пульсировало, и черт его знает — от бешенства, накатывавшего неспешными волнами, или от предвкушения, которое еще только зарождалось где-то под солнечным сплетением, но уже скручивало внутренности. Он сам не понимал этого, потому что казалось — это и Богдана шанс тоже. На все и сразу. Вот только Моджеевский никогда этого не озвучит.

Но Яр излишней гордостью не страдал. Озвучил сам. Предельно невозмутимо и откровенно.

— Врешь ты, Богдан, про то, что не нужно. Было бы не нужно — не пришел бы. Юльку хочешь — полностью. И убл… — Яр сглотнул. Назвать ребенка, который был самым болезненным лично для него местом в его обороне, так, как хотел, язык не повернулся. Проглотил это слово и выпалил: — И Андрюху тоже. Он меня вспоминает? Или уже к тебе привык?

— То есть ты хочешь поговорить, я тебя правильно понял? — в упор посмотрел на него Моджеевский.

— Практически. Я хочу, чтобы ты их у меня попросил. Потому что хрен я пойду на условия твоих адвокатов. Мои тоже вполне зубасты. Но ты можешь попросить. У меня. Мою семью. А я назову цену.

— Нет, — отрезал Богдан, по-прежнему не отводя от Ярославцева взгляда — спокойного и холодного. Ни одной эмоции. — Это Золотая рыбка выполняла три желания, да и те в сказке. Поэтому либо ты называешь цену, либо я ухожу.

С этими словами Моджеевский поднялся. Глядя на него, Яр на секунду ощутил, как полыхнула в лицо кипящая ярость, которую сдержать почти невозможно. Но как полыхнула, так и отступила. Он тоже встал. Сунул руки в карманы и медленно, не спеша, четко проговаривая каждое слово, заговорил:

— Как она вписывается в твою жизнь? Я весь мозг сломал. Я не понимаю. Вы гуляли всего ничего, детьми, я помню, она рассказывала как-то. Пару месяцев, когда мы в школе учились. Тогда черт на него — любая девка куском секса казалась. А сейчас — как она вписывается? У тебя охренеть какая Алина. Все при ней. Личико, фигурка, мозги… Не хочешь Алину — берешь любую другую. Для таких, как ты, это вообще не проблема. Любого цвета кожи, любого размера, с любым темпераментом. А в ней вообще темперамента нихера нет. Такая, как она, в твои бабки, машины, Барбадос, Тисовицу — не может вписаться. Ладно, и это тоже нахрен. Ее я еще понимаю, ей есть на что повестись. На что клевать тебе? Раз трахнуть, ну два — потом надоест же. Обратно потянет на горячих телок. И ради чего эта возня? Я ведь цену задрать могу как угодно — и ты заплатишь? За что там платить, Моджеевский? Или это такая благотворительность, потому что бедной родственнице нужен развод?

Если Ярославцев и предполагал получить ответы на мучавшие его вопросы, то он в который раз просчитался. Как и тогда, когда выворачивал себя наизнанку перед Богданом в «Неонуаре», когда думал, что Барбадос и машины — это смысл жизни, а не просто доступная опция, когда даже в самом страшном кошмаре не смог бы представить, что пацан, которому подфартило родиться с золотой ложкой во рту, мечтает о кофе у маяка с одной-единственной девчонкой, а не о том, как поскорее затащить ее в постель.

Моджеевский чуть скривил губы, развернулся на каблуках сшитых на заказ ботинок и успел сделать пару шагов, прежде чем услышал за спиной все тот же голос Яра, только теперь суетливый, взволнованный, даже какой-то жалкий:

— Я дам развод и подпишу отказ от пацана. Но взамен я хочу «Солнечный-1». В собственность.

Богдан остановился и повернулся к нему.

— Завтра в 10–30 у тебя будут мой адвокат и нотариус.

Дверь негромко стукнула. В приемной снова зажужжало оживление. Яр рухнул обратно в кресло, вот только аппетита уже реально не стало. Кусок в горло не лез. И вряд ли полезет и завтра, после 10–30. Потому что иногда даже получив желаемое — победившим себя не чувствуешь.

Иногда вообще не нужны победы. Достаточно просто выйти на улицу и втянуть носом весну, чувствуя, как ею заполняются легкие. Как она проникает в крошечные воздушные пузыречки, а оттуда поступает в кровь. Как в обмен на весну сосуды отдают углекислый газ. А та продолжает насыщать собой организм, давая силы делать каждый следующий шаг. И так жадно дышится, так славно, как если представить, что весна и свобода — это одно и то же. А любая цель — даже самая крохотная — должна иметь что-то общее с любовью, но никак не с ненавистью, завистью, желчностью или злобой.

Богдан в тот день еще успел вернуться на работу и связаться вновь с Марком Леонидовичем, дав ему задание до утра подготовить документы для развода и оформления отказа Ярославцева от Андрея. А после вызвал к себе Риту, чтобы с ней обсудить передачу прав собственности на телеканал Ярославцеву Дмитрию Эдуардовичу в кратчайшие сроки. Переложив это на ее хрупкие, но несгибаемые плечи и обнаружив, что в кабинете, пусть и с видом на старый маяк, определенно недостаток весны, отчего у него уже начинает проявляться некоторая гипоксия, да и просто жрать охота, Моджеевский плюнул на все и поехал домой, зная, что Юлька пока еще на работе и что оттуда ее заберет шофер и доставит куда она ни попросит. Савелий вернул ей охрану, и она больше не гнушалась пользоваться ее услугами после случая с мелким и бабочкой.

Полоска моря на горизонте, пока ехал, посверкивала под заходящими лучами солнца, тоже напоминая о том, что уже и правда совсем тепло. И небо над головой было оранжево-весенним в мелкую черную точку от множества птиц. Как апельсин в тесном магазинчике в их дачном массиве, куда