— Вы обвиняете его в том, что он любовник вашей жены. Вероятно, он считает, что в такой ситуации лучше помалкивать.

— Я чую его страх.

— Пистолет заряжен.

— Если делаешь то, что делает он, нужно быть к этому готовым.

— Не знаю, Марти, с чего ты так взвился, — вмешалась Мэдди. — С того самого дня, как Эстебан появился в нашем доме, ты знал, что, как и все остальные мужчины, он хотел затащить меня в постель. И ты знал, что мне это не нужно. Он не в моем вкусе.

— Мэдди, я знаю тебя. Знаю ход твоих мыслей, не забывай об этом. Сейчас игра на публику ни к чему. Эти двое не смогут тебе помочь… даже если поверят твоим словам.

— Марти, да что с тобой случилось? — спросила Мэдди, и на ее лице читалась поистине глубокая озабоченность. — Ведь раньше ты таким не был!

— Не был, пока не встретил тебя, — ответил он, яростно сверкая глазами.

— Теперь вы видите, в чем моя беда, — сказала Мэдди, оборачиваясь к Фалькону. — Как можно с этим жить? А я живу так все время, и мне нужен какой-то отдых. Это слишком давит. Вот я и встречалась с Эстебаном. Он обаятельный. Он мне льстит…

— Льстит тебе! — воскликнул Марти. — Лесть! Хочешь сказать, что поступаешь так ради лести? Ты, черт возьми, в своем уме?

— Марти, сохраняйте спокойствие, — попросил Фалькон.

— Этой сучке понадобилось немного лести! — кипел Марти. — Она швыряет в окно почти двенадцать лет брака ради капли лести. Разве я не умею льстить? Лесть — плевое дело. Дорогая, Мэн Рей, один из величайших фотохудожников двадцатого века, — щенок рядом с тобой. Сойдет? Твое имя будут произносить с придыханием. Ты довольна?

— Марти, — осторожно заговорил Фалькон, и Крагмэн стремительно обернулся к нему. — Вы заслуживаете ответов, и вы их получите, но это дела житейские. Здесь не стоит махать пистолетом. Отдайте его мне и давайте…

— Там, откуда я родом, всегда стоит махать пистолетом. Нас так воспитали. Это у нас в крови.

— Марти, прекрати, — протянула Мэдди с невероятно скучающим видом.

— Вы не понимаете, инспектор, в чем дело, — сказал Марти, перехватывая пистолет поудобней. — Вы не знаете, что я сделал ради нее.

— Что, Марти? Что? — воскликнула Мэдди. — Что ты сделал ради меня?

Марти замялся. Казалось, он и сам не в силах осмыслить логики своих поступков. Часть сознания понимала, зачем он здесь, — внутри прибойной волной бурлила уверенность. Но была и другая часть, которой происходящее казалось полнейшей загадкой. Обычная история. Он хотел на свободу, но не мог уйти. Он не хотел быть с ней, но не мог противиться притяжению.

— Я здесь из-за того, что сделал ради тебя, — сказал он. — Мы навечно связаны этим поступком.

— Марти, что вы ради нее сделали? — спросил Фалькон.

— Это долгая история.

— Время у нас есть.

— Берегитесь, — сказала Мэдди. — Вы не представляете, какой он болтун. Дайте ему волю — и получите доклад президента конгрессу о положении в стране, только в десять раз длиннее.

— Пусть говорит, — с трудом процедил Кальдерон сквозь судорожно сжатые, побелевшие губы.

Тишина. Марти моргал, пот стекал ему на глаза. Секунды растягивались в минуты.

— Мы жили в Коннектикуте, — начал он, словно это было далекое прошлое. — Я работал в Манхэттене, работал как проклятый — домой попадал только на выходные, и мне порой казалось, будто я вернулся из поездки. Однажды утром я потерял сознание в офисе и ударился головой о стол. Меня отправили домой. Считалось, что Мэдди проводит большую часть времени дома, лишь иногда выезжая в город, но, когда я приехал, ее не было. Я лег спать, а когда проснулся, стал думать: как же получилось, что моя жизнь превратилась в такую жопу? Я решил, что настало время перемен. Я сделаю перерыв в работе. Мы уедем, поживем в Европе. Я стоял в спальне у окна, преисполненный планов на будущее, и увидел, как она возвращалась домой. Я никогда прежде не видел, чтобы она так ходила. Она скорее порхала… скакала, как девчонка. И я понял, что смотрю на очень счастливого человека. Я спустился ей навстречу, стоял в холле и смотрел, как она входит. Смотрел на ее лицо и увидел, как оно… погасло. Счастье и радость исчезли без следа. Женщина, что стояла передо мной, не смогла бы бежать вприпрыжку… Она улыбнулась мне добросердечно и равнодушно — так улыбаются душевнобольному родственнику. И тут я понял, что кто-то другой делает ее счастливой. Но я сделал вид, что ничего не заметил, просто рассказал про свой обморок. С того дня я начал наблюдать за ней. Ничто так не освежает зрение и не обостряет слух, как подозрения. Стал перепоручать работу подчиненным. Находил время, когда только мог. Следил за ней и узнал о Резе Сангари.

Марти вытер лоб запястьем руки, в которой держал пистолет. Ему и сейчас, видимо, было нелегко произносить это имя. Он облизал губы.

— Знаете, я оказался хорошим шпионом, — продолжал он. — Не настолько опытным, чтобы женщина, с которой я живу, не догадалась о слежке, но достаточно хорошим, чтобы прижать Резу Сангари. Довольно быстро я узнал про других женщин, с которыми он встречался. Он их всех принимал по расписанию. В эти дни — Франсуаза, в те — Мэдди, Хелена — в другие, а в промежутках еще многие. Ну а дальше было уже легко.

— Что было легко? — быстро спросила Мэдди. Теперь она перестала прикидываться скучающей.

— Вызвать тебя в город в день, который был не твоим. Мы обедали, помнишь? И я знал, что днем ты не сможешь устоять. Это был вторник, очередь Хелены. Я был там, когда она появилась в дверях. Ты восприняла это как пощечину. Ты стояла в подъезде дома, расположенного прямо напротив магазина Сангари. Я мог предложить тебе сигарету, и ты бы меня не увидела. Ты глаз от двери не отводила. Я был там, когда ты перешла улицу, чтобы выцарапать ему глаза, и напоролась на следующую. Я не знал, как ее зовут. Она была не из постоянных…

— Ты там был? — прошептала Мэдди.

— Я возвращался из города на том же, что и ты, поезде, видел, как ты вползла в дом. Я был с тобой всю дорогу.

— Ты больной урод, Марти Крагмэн, — прошипела она.

— Ты взяла реванш. Понимаете, инспектор, я продолжал за ней следить. Это вошло в привычку. Я вскоре понял, что делаю точно то же, что и она в своих фотографиях: подлавливал ее, когда она этого не осознавала. Подслушивал, когда она считала, что находится одна. Как она плакала! Никогда не слышал, чтобы кто-то так плакал. Она рыдала в ванной, уткнувшись лицом в пол, икала и кашляла, будто давилась рвотой, выплевывая собственные легкие. Кто-нибудь хоть раз по вам так убивался, инспектор?

Фалькон помотал головой.

— Вы хоть раз видели, как любимый вами человек так плачет о ком-то другом? Рыдает до бесчувствия, до судорог?

Фалькон снова помотал головой.

— К нему она не вернулась, — сказал Марти. — Гордость этой женщины беспредельна. Гордость оборачивалась яростью, тогда она поднималась в мансарду и кричала. Кричала, пока не срывала голос.