Надо сказать, покупателей было немало. То и дело разные дяди и тети уносили под мышкой то упакованные в желтую бумагу живописные полотна, то всяческие вазочки и стеклянные статуэтки… Лишь одному художнику совершенно не везло. Может быть, потому, что он был стеснительный и стоял поодаль от других, в самом конце торгового ряда. А может, потому, что был он очень невысокий, хотя и широкоплечий, (говорят, к низкорослым людям удача приходит гораздо реже, чем к высоким). И, несмотря на то, что лицо у художника было симпатичное — с густой желтой бородой вокруг щек и подбородка и с ярко-голубыми глазами, — прохожие не задерживались у его картины (кстати, единственной).

Прохожие — они личности с ясным пониманием. Они знали, что береза должна быть похожа на березу, корабль на корабль, кошка на кошку, а красавица на красавицу. А здесь, на полотне метровой ширины, вечернее солнце высвечивало черт те знает что. Какие-то клочки синей краски, белые и разноцветные треугольники и кубики, зеленые извилины… Люди лишь на миг задерживали на картине взгляд, пожимали плечами и шли дальше. Художник смотрел им вслед равнодушно и независимо. Однако, на душе у него было пакостно. Он уже думал, не достать ли еще раз из внутреннего кармана стеклянную фляжку, чтобы хоть как-то утешиться. И вдруг услышал голосок:

— Знаете, в чем дело? Кажется, у вас тут чего-то не хватает…

Перед картиной стоял мальчик в вязаной шапке с помпоном и новенькой красной курточке. Курточка была мальчику велика, лямки школьного рюкзачка комкали ее пухлые плечи. Из широкого ворота торчала голая тонкая шея. Одна джинсовая штанина была заправлена в синий резиновый сапожок, а другая висела поверх голенища. Мальчик наклонил набок голову и смотрел на художника серо-желтыми внимательными глазами.

Художник не обиделся и не рассердился. Он помнил, как сам был мальчиком, и к ребячьему народу относился с пониманием. Большим пальцем художник почесал в бороде, спросил с интересом:

— И чего же у меня, по-твоему, не хватает?

— Знаете, почему никто не видит ваш город?..

— А ты видишь?!

— Конечно! А все люди спешат, им некогда вглядеться… Вы нарисуйте снизу в углу, вот здесь, что-нибудь яркое. Ну вот, например, кленовый лист. Человек сперва зацепится за него глазами, а потом начнет скользить взглядом вверх, наискосок. Вон туда, где флюгер на башне. И тогда город сам станет выстраиваться в глазах…

Художник встал рядом с мальчиком. С минуту они оба молча разглядывали пестрое полотно. Художник снова покопался большим пальцем в бороде. Потом тихо сказал:

— Спасибо, братец… Ты уникальный ребенок…

Он вытащил из-за картины и стал открывать плоский фанерный чемодан, который называется этюдник. Потом оглянулся. Но «уникального ребенка» уже не было.

Вася не стал дожидаться, когда художник начнет выполнять его совет. Нехорошо лезть под руку, если человек работает. Посоветовал и гуляй дальше…

Через несколько дней Вася снова увидел художника. Только уже не на бульваре, а рядом, на Каменном спуске. С этюдником на широком ремне художник бодро шагал по ступеням. Вася хотел набраться смелости, догнать и спросить: как дела с картиной. Но навстречу шла девушка в желтом плаще и с непокрытой головой — светлые волосы взлетали на ветерке.

— О, Филипп! — сказала девушка певуче. Остановилась и заулыбалась ярким широким ртом. Художник тоже остановился. Затеребил ремень этюдника (это все Вася видел метров с пяти, чуть придержав шаги).

— Здравствуйте, Оля…

— Здравствуйте, Филипп! Как хорошо, что я вас встретила. Мне надо с вами посоветоваться… — Она взяла рыжебородого Филиппа под руку, и они пошли вниз по заваленным осенними листьями ступеням. На Васю не обратили внимания.

…А город на той картине был интересный. С причудливыми домами и башнями, с запутанными улицами, где могло случиться множество приключений; с крутыми мостиками над ручьями; с густой зеленью, что цепко карабкалась на каменные стены. Хорошо, наверно, было бы жить в таком городе. Он Вася даже снился несколько раз. Но потом — среди множества всяких дел и забот — Вася забыл и город на картине, и рыжебородого художника.

И вот — новая встреча…

Вася быстро сделался на пароходе своим человеком. Его, можно сказать, зачислили в экипаж. Экипаж, правда, был невелик. Кроме Васи — старик Вячеслав Акимович да художник Филипп.

Вячеслав Акимович (или попросту Акимыч) с молодых лет служил на пароходе «Богатырь». В ту давнюю пору, когда Таволга еще не обмелела, по ней ходили такие вот двухэтажные пароходы с гребными колесами. Акимыч был сперва матросом, потом старшим матросом, плотником и наконец шкипером, то есть ответственным за все судовое имущество.

Однажды, когда старица была еще речным руслом, капитан «Богатыря» решил провести здесь свое судно — чтобы не тесниться на главном фарватере. Стоял разлив, для прохода вроде бы хватало глубины и ширины, однако бестолковый рулевой промахнулся и посадил пароход на отмель у острова. А буксиры сюда соваться боялись: недолго, мол, и самим оказаться на мели.

Капитану крепко влетело. Его перевели вторым помощником на «Октябрьскую революцию», а вода к тому времени стала убывать, и «Богатырь» оказался почти на суше. Был он в ту пору совсем уже стар, и его решили не стаскивать — рассыплется. А вскоре это русло отгородили. Пароход оказался на местного стоянке. Однако, он все еще числился в списках речного флота, потому что чиновники в Речном управлении забыли подписать вовремя какие-то бумаги. Уж и судоходство-то на Таволге почти прекратилось и разобрали на дрова и металл всех ровесников «Богатыря», а он в разных конторах все еще считался «плавсредством».

Ну, а раз есть плавсредство, должен быть и экипаж. Или хотя бы сторож. Таким сторожем и сделался Акимыч. Был старик этой должности очень рад. Он всю жизнь прослужил на «Богатыре», ходил на нем по разным рекам и считал, что провести на родном судне остаток дней — самое правильное дело.

Жили где-то в разных городах дети Акимыча и внуки. Акимыч по ним иногда скучал. Но уезжать отсюда не хотел. Как это он бросит «Богатыря»-то? В береговой конторе платили Акимычу кой-какую зарплату, ее вместе с пенсией хватало на жизнь.

Почти все оборудование было с «Богатыря» снято, в пустых каютах ветер гонял мусор и трепал рваную обшивку диванов. Но одну каюту Акимыч по-хозяйски оборудовал для жилья. Поставил здесь железную печурку, соединил ее коленчатую трубу с главной трубой парохода. Так что вросший в береговой песок «Богатырь» часто пускал в небо вполне настоящий дым.

Паровая машина, конечно, заржавела и давно не работала, поэтому не было электричества. Но Акимыч наладил несколько керосиновых ламп. Окно его каюты ярко светилось по вечерам.

Всяких пьяниц, беспризорных личностей и вредных пацанов Акимыч на борт не пускал. А соваться без спросу желающих не было — все знали про могучую пищаль старика. Года три назад какие-то хулиганы с топорами и факелами полезли на пароход, чтобы подпалить его назло Акимычу. И главарь их получил в мягкое место заряд крупной соли (ох и вой стоял!) Милиция признала действия сторожа справедливыми, и больше никакие пираты на судно не совались.