Я снова осталась одна и призадумалась. Увидела ли я все, что должна была увидеть, и не пора ли мне возвращаться домой? Я представляла, как расскажу об увиденном Большой Четверке и как отреагируют на этот рассказ мои коллеги… Но перед возвращением мне захотелось еще раз взглянуть на западное побережье континента, где я не была очень давно.

Я посадила свой космолет на вершине высокого здания в большом городе. С одной стороны отсюда были видны пустыня и горы, с другой — океан. Сам город внизу был еле различим из-за густых, едких испарений, и здания возвышались над серой пеленой словно острова над водой.

Я не стала задерживаться на крыше, опасаясь, что меня охватят чувства, которых я не испытывала с тех пор, как покинула Леланос. Контраст между техническими достижениями обитателей планеты и тем, что они творили, удручал меня до глубины души. К сожалению, подобные истории нередки в наших летописях, и в данном случае мне просто не хотелось, чтобы мысли об этом вывели меня из душевного равновесия. Я покинула крышу и спустилась в здание. Немного побродив по коридорам, я оказалась в просторном холле. Я сразу почувствовала, что пропорции здания оказывают крайне неблагоприятное воздействие на мыслительные процессы. На стене я увидела устройство для трансляции «новостей». Информация передавалась с помощью визуализации образов, и перед моими глазами потянулась нескончаемая череда сцен жестокости и насилия.

О подлинном положении дел на планете не было сказано ни слова, все сообщения были отрывочными и невразумительными и скорее представляли собой полуправду, поскольку никоим образом не отражали полную картину.

Затем на экране появился Тафта. Он стоял на возвышении в зале, битком набитом людьми. Внешне он изменился — «человек Божий» в черном одеянии исчез без следа. И все же это был прежний Тафта, мускулистый, плотный, пышущий здоровьем. Он светился знакомым спокойным самодовольством. На нем были очень узкие синие брюки из плотной материи, которые подчеркивали его сексуальность, и облегающая трикотажная рубашка. Теперь такую одежду носили все вокруг, точно она была пошита по заказу диктатора. Впрочем, обитатели Роанды всегда любили униформу.

Тафта примостился одной ягодицей на краю стола и, покачивая ногой, лучезарно улыбался своей аудитории.

Теперь он стал фигурой мирового масштаба, апологетом современной технологии. В данный момент Тафта отвечал на вопросы обеспокоенной и явно испуганной аудитории. Несколько лет назад он смело критиковал политику правительства в отношении передовых технологий и даже написал несколько литературных произведений, где в популярной форме рассказывалось о возможностях современного общества. Такие книги позволяли простому народу оценить потенциал технологических новшеств и в то же время успокаивали людей, которым казалось, что, если страшные последствия некоторых открытий отражены в литературе, человечеству хватит здравого смысла не воплощать их в жизнь. Тафта иллюстрировал известную социальную закономерность, которая вызывала у меня глубочайшую тревогу, поскольку имела ко мне самое непосредственное отношение. Суть ее в том, что, когда индивид, который в свое время противостоял групповой идеологии или устоявшемуся мнению, больше не считается опасным и добивается всеобщего признания, а его мнение вытесняет прежние стандарты, он превращается в представителя новой ортодоксии, которая начинает отвергать и высмеивать новое поколение чудаков и нонконформистов.

Я не буду подробно излагать взгляды, которые Тафта отстаивал. Скажу лишь, что все, к чему он стремился, вело к разрушению планеты, бурному развитию технологии в ущерб природе, опустошению и смерти. Оратор старался успокоить своих слушателей, и его приветливая, непринужденная, демократичная манера держаться производила на большинство присутствующих должное впечатление.

Тафта сидел в непринужденной позе на краю стола, покачивая ногой. Его энергия, бьющая через край, и неукротимая жажда жизни были, вне всякого сомнения, заразительны. Честные голубые глаза сияли, ухоженная бородка лоснилась, и мне подумалось, что с тех пор, как я познакомилась с этим обаятельным разбойником и вором на юге континента, он почти не изменился. А еще Тафта улыбался. Ах, как он улыбался! Улыбка всегда была его самым мощным оружием…

Когда Тафте задали вопрос из зала, на его лице еле заметно промелькнули презрение и насмешка, которые, с одной стороны, являлись проявлением минутной неосторожности, а с другой — были призваны показать всем, как глуп и непроницателен тот, кто задал этот вопрос.

Время от времени Тафта позволял себе мягко съязвить. Когда кто-нибудь из присутствующих просил рассеять свои сомнения в отношении того или иного вопроса, Тафта устраивал настоящее представление. Я невольно восхищалась им. Этот человек умело использовал слабое место обитателей Роанды — больше всего на свете они боялись превратиться в объект насмешек, идти «не в ногу» с остальными. Роль изгоя была для них невыносимой, и вернуть их в лоно коллективного сознания было чрезвычайно просто.

Десятью годами раньше задавались иные вопросы, и многие возможности, которые в свое время отвергались Тафтой или ему подобными ораторами как абсурдные, теперь стали явью. Через десять лет на вопросы, которые он так тонко высмеивает сегодня, даст ответ сама жизнь…

К концу этой «конференции» и последовавших за ней «дебатов» вкрадчивое, благовоспитанное презрение Тафты к своим слушателям заставило последних окончательно пасть духом. Теперь они ощущали себя неразумными и жалкими людишками.

Я вышла из холла и спустилась на улицу. Мне было тяжело находиться в этом здании и противно видеть Тафту.

На улице я не бросалась в глаза, поскольку была одета как все — в брюки из плотной ткани и облегающую трикотажную рубашку, — а мое лицо было покрыто густым слоем грима.

Вскоре я увидела Тафту, который, улыбаясь, шел мне навстречу.

— Ты видела? — спросил он и захохотал. Мне мигом вспомнились песчаный берег и трое несчастных, которых до смерти забили кнутами.

— Да.

— Что скажешь, сирианка? — Я никогда не видела такой торжествующей усмешки. Ничто в этом заносчивом выскочке не напоминало лощеного и утонченного господина, за которым я только что наблюдала.

— На этой планете хозяйничает не Сириус, — спокойно заявила я.

Хотя Тафта и смотрел на меня, его интересовала лишь собственная персона. Он буквально лоснился от самодовольства, ощущая себя невероятно умным и талантливым. Но хотя этот чванливый тип развязно посмеивался, я знала: то, что я видела, было поражением.

— Тафта, — сказала я, — ты слишком самоуверен.

— Мы только что получили распоряжения из дома, — ответил он. — С Шаммат. Из Путтиоры… — И он засмеялся. Он радовался потому, что теперь империей Путтиора правила Шаммат, и он чувствовал свою причастность к этой власти. — Нам приказали проверить, способны ли жители Роанды здраво оценивать ситуацию, сложившуюся на планете. Я устроил им экзамен. И поверь мне, сирианка, они абсолютно не понимают, что здесь происходит.

— Ошибаешься, — возразила я. — Тебе это только кажется.