Взгляд упал на лицо Ингвильды дочери Фрейвида, сидевшей все так же спокойно и безучастно, словно и не ее обручение так шумно и радостно, с обилием кубков богам и пенящимся бахвальством, с каким-то лихорадочным весельем, как в предчувствии конца, праздновало сейчас племя квиттов. Ее жених был молод, красив, знатен, доблестен, но Ингвильда тоже смотрела в огонь. И ее замкнутое лицо вдруг показалось Рагне-Гейде близким. В нем она увидела отражение своих собственных чувств и догадалась: невеста конунгова сына не больше радуется сговору, чем сама Рагна-Гейда радовалась обручению с Атли. Ингвильда дочь Фрейвида предпочитала того фьялля, который после «гнилой смерти» стал уродливее тролля. И от этой догадки Рагне-Гейде стало легче. Все-таки не она одна такая… такая нелепая, неразумная, бессовестная, способная хотя бы в сердце своем идти наперекор роду и целому племени, любить того, кого любить нельзя.

И разве эти две девушки были виноваты в том, что человеческое сердце переросло тесную одежду родовых законов и человеческая душа набралась достаточно сил для того, чтобы встать с огромным и сложным миром лицом к лицу, не прячась за спинами родичей и предков? Встать – да. Но выстоять ли?

Ночью, когда все в женском покое уже спали, Катла, служанка, осторожно разбудила Ингирид.

– Проснись, йомфру! – шептала она в самое ухо своей грозной повелительницы. – Я должна тебе кое-что рассказать.

– Чего ты хочешь? – гулким со сна голосом пробурчала недовольная Ингирид. – Дурища, не можешь до утра подождать?

– Послушай… Только тише! – взмолилась Катла. – А не то кто-нибудь услышит!

– Да что такое? Ты что-то видела? Ты выходила? – опомнившись, прошептала Ингирид. Сквозь бревенчатую стену до женского покоя долетал шум пира, который продолжался в гриднице, и любопытство одолело сонливость. – Ну, рассказывай!

– Я слышала, о чем Окольничий говорил с квиттом, когда ты от них ушла!

– Ну! О чем? Говори скорее, не тяни! – Ингирид тряхнула служанку за плечо. Любая мелочь, касавшаяся рыжего квитта, стоила того, чтобы проснуться среди ночи.

– Они говорили… Квитт рассказал стихи, которые он сложил о тебе!

– Не может быть! – восторженно ахнула Ингирид и помолчала, прижав кулак к забившемуся сердцу.

По телу побежала дрожь, ей стало страшно и весело, как будто она увидела дух. Стихами не столько воспевают, сколько привораживают. Ах, как хотела бы она сама научиться складывать стихи, чтобы приворожить его, этого наглеца! Тогда-то он не посмел бы смотреть, как на старую надоедливую троллиху! Но если он все-таки это сделал, значит, не так уж к ней равнодушен, как хочет показать! Ингирид очень хотелось, чтобы кто-нибудь полюбил ее сильно-сильно, совершал ради нее подвиги, убивал десятки и сотни врагов, захватывал много добычи и присылал ей в подарок целые сундуки серебра, связки мехов, толпы рабов и еще много-много всякого. Она села бы, как Брюнхильд, в середину огненного кольца, если бы ждать там великого героя не было слишком скучно. Никто не превзойдет жадным тщеславием юную деву знатного рода, которая одарена приятной внешностью и живым нравом. Осознав себя женщиной, она хочет видеть у своих ног целый свет. И особенно тех, кто по глупости и упрямству не хочет признать ее несравненных достоинств.

– Расскажи скорее! – с нетерпеливой горячностью шепнула Ингирид и опять тряхнула Катлу за плечо. – Что было в этих стихах?

– Я плохо помню, – смущенно шепнула служанка. – Там было много про тебя, он тебя называл Труд обручий, еще Суль… Нет, про Суль не то, не про Суль, а то, что без тебя ему нет света от солнца или звезд, я так поняла. А еще что ему не жаль жизни отдать за тебя. Это я запомнила: жизнь отдать не жаль за деву. Так хорошо, так складно!

– Ну а еще что?

– А больше я не помню, – разочарованно доложила Катла. – Там было много, целых две висы, и все так складно! Пока я слушала, было так красиво, а теперь – не помню…

– И ты молчала, негодяйка! – вдруг яростно прошипел с соседней лежанки голос фру Уннгерд, жены Оддульва, и обе девушки разом вздрогнули.

Уннгерд разбудили еще первые восклицания Ингирид, и все это время женщина лежала, потрясенная и разгневанная. Вот до чего дошел негодный квитт, привезенный сюда этим негодным Бальдвигом! А может, Бальдвиг и привез его для мерзкого колдовства – чтобы приворожить конунгову дочь, насочинять хулительных стихов про весь род конунга и про всех добрых людей заодно! Недаром же у него глаза как у оборотня! Уннгерд с трудом сдерживалась, понимая, что если подаст голос слишком рано, то гусыня Катла от страха онемеет и узнать что-то толком будет гораздо труднее.

– У, родня великанов! – досадливо шепнула Ингирид. Она старалась сохранить самообладание, но была напугана. При всем своем легкомыслии она понимала, как много неприятностей принесет ей огласка Вигмаровых стихов.

– Глупая, негодная курица! – возмущалась фру Уннгерд, откинув одеяло и спуская ноги с лежанки. – И ты молчала до самой ночи! Нужно было сразу, как только он сказал свои троллиные стихи, кричать и звать людей в свидетели! А ты и рада, что твою госпожу заворожил какой-то квиттинский оборотень! Чтоб тебя тролли взяли с ним заодно!

Женщины, разбуженные голосами, поднимали головы, ничего не видя в потемках и не понимая спросонья, что случилось и за что жена Оддульва бранит служанку. Кто-то на всякий случай кинулся будить йомфру Ульврун, спавшую с мужем в отдельном маленьком покое. А фру Уннгерд уже натянула верхнюю рубаху и шарила по скамье в поисках платья.

– Давай скорее одеваться, ведьмино отродье! – покрикивала она на растерявшуюся Катлу. – Где мои застежки! Давай покрывало! Я всю усадьбу на ноги подниму! Конунг все узнает!

– Ах, Уннгерд, не надо! – вскрикнула Ингирид. Чем лучше она осознавала смысл происходящего, тем крупнее и грознее делались ожидаемые неприятности. – Не надо! Он ничего плохого не сказал! Я сама его просила сочинить стихи обо мне!

– Молчи, глупая! – оборвала ее Уннгерд. – Ты сама не знаешь, какое зло зовешь на свою голову! Ты-то, может, и просила, с тебя станется! А он и рад! Ты хочешь потерять красоту и разум и совсем пропасть? Хорошо же воспитали тебя эти фьялли! Ты хочешь опозорить и себя, и весь свой род заодно!

Дрожащие руки Катлы наконец окончили закалывать платье и головное покрывало. Оборвав речь на полуслове, Уннгерд выбежала из девичьей. И Ингирид тут же вскочила.

– Одеваться! – крикнула она Катле. Служанка чуть не плакала от растерянности и страха, но Ингирид дочь Бьяртмара не знала этих презренных чувств. – Скорее!

Вигмар уже казался Ингирид ее законной собственностью, которую злые люди по вредности хотят отнять. Но девушка не зря мечтала стать валькирией и не привыкла сдаваться без борьбы. Отвоевала же она себе золоченые застежки кюны Мальвейг! Ингирид не имела привычки раздумывать, но и глупой не была: в ее голове мелькали обрывочные, но довольно верные мысли о том, что Бьяртмар конунг любит забавляться и забавой ему может послужить не обязательно смерть Вигмара. Главное – направить его в нужную сторону. При всем внешнем несходстве Ингирид все же приходилась родной дочерью Бьяртмару и сумела за несколько дней неплохо разобраться в его нраве.