– Помнишь книжку «Плюшевый кролик»[22]? Твоя любимая была. Юна тебе читала, когда у нас в доме были проблемы с канализацией. Ну вот, посмотри.

– Знаешь, а ты, наверно, права, Пэм, – согласилась с мамой Мэри, отступая на шаг и с восторгом глядя на меня. – Она и впрямь «весна».

– Я же тебе говорила!

– Да, говорила. А я-то все талдычила: «Зима, зима». Всегда с тобой так!

2.00. Одна в постели, в доме Марка Дарси. Вся моя жизнь теперь проходит в белых комнатах. По дороге назад из «Дебенхемс» мы с полицейским заблудились. Просто смешно. Я сказала ему, что, когда была маленькой, меня всегда учили: если заблудишься – спроси дорогу у полицейского. Но он мой юмор не оценил. Когда я наконец оказалась в доме Марка Дарси, на меня снова напала сонливость, и, проснувшись в полночь, я обнаружила, что в доме темно, а дверь в спальню Марка закрыта.

Может, спуститься вниз, заварить чаю и посмотреть на кухне телевизор? А вдруг Марка еще нет дома и сейчас он завалится с какой-нибудь девицей, а я, как полоумная родственница, сижу на кухне и пью чай?

Все время возвращаюсь мыслями к тому, что сказала мне мама про «быть настоящей» и «Плюшевого кролика» (хотя, по правде сказать, кроликов мне в этом доме уже хватило). В моей любимой, по ее утверждению, книге – которую я не помню совершенно, – рассказывается о том, как сильно может любить ребенок свою игрушку: она для него дороже всех остальных, и, даже когда она вся истрепалась и мех на ней истерся, ребенок считает ее самой прекрасной на свете и не может с ней расстаться.

– То же самое и с любящими друг друга людьми, – шепотом поведала мне мама, когда мы вышли из белой комнаты и сели в лифт. Говорила она так, точно сообщает мне страшную тайну. – Но только если ты из тех игрушек, что разбиваются при падении или сделаны из плохого и недолговечного синтетического материала, – ничего не получится. Обязательно нужно набраться смелости и сказать другому человеку, кто ты есть и что ты чувствуешь.

Лифт остановился на этаже с товарами для ванной.

– У-уф! Молодцы мы с тобой, правда? – резко сменила тон она при виде входящих в лифт женщин в ярких джемперах и с сотней пакетов с покупками в руках. – Так и думала, что ты «весна»!

Легко ей говорить. Заикнись я мужчине о своих чувствах – он от меня убежит куда подальше. Что, к примеру, я чувствую и думаю о себе в этот самый момент?

1) Мне одиноко, страшно, тяжело на душе, я устала, растерянна и испытываю жуткие страдания из-за отсутствия секса.

2) Я просто уродина: волосы торчат в разные стороны, а лицо припухло от усталости.

3) Мне тяжко от того, что я не знаю, как относится ко мне Марк, а спрашивать боюсь.

4) Я люблю Марка.

5) Больше не могу ложиться в постель одна и все свои проблемы решать самостоятельно.

6) Меня тревожит и ужасает мысль о том, что секса у меня не было уже пятнадцать миллионов сто двадцать тысяч секунд.

Итак, что мы имеем? Я одинокая, страшная, мрачная тетка, жаждущая секса. Черт, что же мне делать? Вина бы выпить не мешало. Пойду-ка, пожалуй, вниз. Но выпью все же не вина, а чаю. Если только не найду открытой бутылки. Вино мне нужно просто в качестве снотворного.

8.00. Тихонько вышла на лестницу. Свет включить не смогла, потому что найти выключатели не представляется возможным. Проходя мимо двери в спальню Марка, втайне надеялась, что он проснется, – надежды не оправдались. Пошла дальше и тут встала как вкопанная. Передо мной маячила огромная тень. Похожа на тень человека. Она двигалась на меня. Тут до меня дошло, что передо мной мужчина – огромный и страшный здоровяк, – и я во весь голос закричала. Мужчина вдруг тоже во весь голос закричал, и только тут я поняла, что это Марк. Голый! Но кричал он куда громче моего. Голосом, исполненным неподдельного, безграничного ужаса. Таким голосом, точно с ним произошло самое худшее, что может случиться в жизни.

Отлично, подумала я. Вот он и видит меня «настоящей». С взлохмаченными волосами и без макияжа.

– Это я, – обратилась я к нему. – Бриджит.

На миг мне показалось, что сейчас он закричит еще громче прежнего, но он, весь дрожа, присел на ступеньку.

– Ох, – он учащенно дышал, – ох, ох, ох.

Марк показался мне настолько беззащитным и в то же время притягательным, что я не удержалась, села рядом, обвив его руками, и привлекла к себе.

– О господи, – сказал он, уткнувшись мне в плечо. – Какой же я идиот!

И вдруг мне стало смешно. И правда, комедия: до смерти испугаться собственной бывшей подруги. Марк тоже засмеялся.

– О господи, – проговорил он. – Не очень-то это помужски – пугаться по ночам. Я решил, что ты убийца.

Я гладила его по голове и целовала в маленькую залысинку, где его мех чуть истерся. А потом рассказала о своих чувствах. Честно и без утайки. А когда закончила – о чудо! – выяснилось, что и он чувствует то же самое.

Взявшись за руки, как первоклашки, мы спустились в кухню и, не без труда отыскав среди множества стальных шкафов холодильник, налили себе молока.

– Понимаешь, – произнес Марк, когда мы сели у плиты, тесно прижавшись друг к другу и сжимая в руках кружки, чтобы согреться, – ты не ответила на мою записку, и я решил, что все кончено. Так что потом мне не хотелось, чтобы ты подумала, будто я на тебя давлю. Я…

– Погоди, погоди, – перебила я его. – Какую еще записку?

– Которую я дал тебе после поэтических чтений, когда уезжал с родителями домой.

– Это же был листок со стихотворением.

Просто невероятно. Оказывается, сидя за столом со стеклянным дельфином, Марк писал не завещание, а письмо мне.

– Моя мама сказала мне, что единственный правильный путь – это не утаивать своих чувств, – признался Марк.

Старейшины племени – ура! В записке говорилось, что он любит меня, что с Ребеккой у него ничего нет и что, если наши чувства взаимны, я могу позвонить ему в тот же вечер. Если нет – он больше не будет ко мне приставать и останется только другом.

– И почему же тогда ты меня бросил и ушел к Ребекке? – спросила я.

– Никуда я не уходил! Это ты меня бросила! Я даже не понимал, что у меня, оказывается, роман с Ребеккой, пока не приехал в дом ее родителей и не обнаружил, что ночевать мне предстоит в одной комнате с ней.

– И… ты с ней ни разу не спал?

Какое облегчение! Подаренные мной «ньюкасловские» трусы он привозил вовсе не для того, чтобы красоваться в них перед Ребеккой в ночь любви!

– Ну… один раз было, – ухмыльнулся он, опустив глаза. – В тот самый день.