критике. Безусловно, оба обладали личными качествами, необходимыми для движения в этом опасном направлении: нетерпеливостью в стремлении к результатам и политическим мужеством.

Если признать, что личность и убеждения Ельцина были решающими детерминантами его поведения в 1985–1991 годах, стоит ли вообще говорить о вкладе советской идеологии, настроении общественного мнения, политике, общественных силах и международных факторах в объяснение его поведения и выбора им политической стратегии? Вероятно, в некоторой степени эти факторы поспособствовали такому поведению и санкционировали его, но они не были решающими. Позвольте мне обратиться к ним по очереди.

Советская идеология. В марксистско-ленинскую идеологическую традицию включалось эгалитарное видение («государство рабочих»; «каждому по потребностям»; «вся власть Советам»; «бесклассовое общество»), подпитывавшее самосознание как Хрущева, так и Ельцина и придававшее им уверенность в собственной правоте в их атаках на привилегии номенклатуры. Эти черты марксистско-ленинской традиции позволили Ельцину в 1985–1987 годах представлять себя лидером борьбы за «социальную справедливость» и заявлять, что он действует в полном соответствии с ленинской традицией. Таким образом, многогранная, внутренне противоречивая идеологическая традиция способствовала формулированию политических стратегий Ельцина на протяжении 23 месяцев его работы в качестве главы московского горкома и помогала их осуществлению, но не эффективности.

После 1988 года традиционная советская идеология все меньше и меньше влияла на решения Ельцина, разве что в негативном отношении; она представляла собой набор доктрин, которые Ельцин быстро отвергал. Он в это время находился в поисках альтернативной идеологии, которая позволила бы ему объяснить свое разочарование и помогла развернуть общественную борьбу за идеи. В этих поисках ему помогали такие либеральные демократы, как Сахаров и другие радикалы со Съезда народных депутатов. Пересмотр его взглядов ускорился, когда он в сентябре 1989 года убедился воочию в изобилии, обеспечиваемом американским капитализмом. К 1990 году Ельцин перешел к либерально-демократической, а затем рыночно-демократической риторике. Советская идеология после 1988 года играла для него причинную роль только в определении нежелательного «другого», против которого он мобилизовал, поощрял растущие общественные силы или вступал с ними в союз.

Климат мнений. Атмосфера мнений в советском истеблишменте в 1985–1987 годах также могла повлиять на некоторые решения Ельцина того времени. С одной стороны, широко распространенное стремление «заставить страну снова двигаться вперед» привело его к мысли, что радикальные меры в этом направлении следует считать допустимыми (и даже желательными)[397]. Поскольку во время своего руководства московским горкомом он нес ответственность за достижение результатов, понимание атмосферы общественного мнения политически усиливало его природное нетерпение. С другой стороны, смешанное и неоднозначное содержание преобладающего климата мнений и его стремление найти способ заставить систему работать, не угрожая самому ее существованию, усиливало разочарование Ельцина в низких темпах перемен. Горбачев в такой же неоднозначной обстановке изначально создал себе имидж ответственного реформатора. В том же климате Ельцин терял терпение и казался безответственным.

Политическая организация и политическая конкуренция. Политика также являлась независимым причинным фактором в нескольких аспектах. Политическая организация режима в 1985–1987 годах все еще была сильно ограниченна. Разочарование Ельцина в попытках «расчистить» московскую политику в то время стало до некоторой степени результатом круговой поруки и взаимной поддержки чиновников центрального и московского партаппарата. Решение Ельцина уйти в отставку было во многом продиктовано признанием того, что при таком режиме он может стать козлом отпущения за свою неспособность изменить Москву. Его личность и убеждения, возможно, послужили причиной его обращения в ЦК в 1987 году, но политическая организация объясняет как источник его разочарования, так и ту легкость, с которой он потерпел поражение.

Политическая организация изменилась после 1987 года в результате горбачевских реформ, позволивших политике стать еще более весомой причинной силой, хотя и в ином плане. Изменились определения «политики» и «политической организации». Тот факт, что политическая конкуренция теперь стала публичной, увеличил возможности для политической игры с высокими ставками, позволив темпу политической поляризации в обществе, а не только внутри истеблишмента, определять ниши, которые политики могли стремиться занять. Более того, открывая новые возможности для политической конкуренции, Горбачев, намеренно или нет, позволил своему собственному этапу нахождения на вершине стать, по сути, новым этапом политической борьбы за преемственность. Его реформы предоставили контрэлитам возможность апеллировать к только что сформировавшимся группам сторонников и тем самым по-настоящему бороться за голоса граждан. Ни один из предыдущих партийных лидеров не использовал свою стадию господства таким образом. В результате факт публичной политической конкуренции и поляризующие эффекты этого процесса в контексте системных преобразований создали постоянно расширяющееся поле возможностей для Ельцина и других политиков. Решение Ельцина использовать эти возможности было следствием его личностных качеств и убеждений, но само существование таких возможностей являлось результатом изменившейся структуры политической конкуренции. В этом контексте решения Ельцина периодически повышать ставки в соперничестве с Горбачевым были лишь отчасти выражением его личностных качеств; они также отражали логику публичной политической конкуренции в поляризующемся контексте. Точно так же восприятие Ельциным альтернативной либерально-демократической и рыночно-демократической идеологии ускорилось из-за усиленной борьбы за идеи, поощряемой публичной политической конкуренцией.

Общественные силы. Решения Ельцина 1985–1988 годов не были продиктованы какими-то попытками угнаться за радикализирующимися общественными силами; он в то время их опережал[398]. Однако в 1989–1991 годах баланс между лидером и автономными радикализирующимися общественными силами сильно изменился. Некоторые действия Ельцина в этот период были ответом на внезапные всплески массового неповиновения, которых он не ожидал: забастовки шахтеров в 1989 году и радикализация требований об автономии или независимости в прибалтийских республиках. Во многих случаях Ельцин в 1988–1989 годах играл на опережение (см. главу шестую), а его поступки воодушевляли радикальные силы мобилизоваться и выражать свое мнение без боязни. Ельцин стал центром внимания общественных активистов, которые рассматривали его политическое возрождение как верный признак того, что ненасильственные революционные изменения действительно возможны. Более того, реакция Ельцина на непредвиденные вспышки общественного недовольства – в отличие от Горбачева в 1990–1991 годах – обычно заключалась в том, чтобы поддержать и одобрить их, тем самым побуждая их на продолжение своего неповиновения Кремлю.

Общественные силы и политическая конкуренция были вспомогательными, а не определяющими факторами поведения Ельцина. Большинство других политиков того времени, не обладающих чертами характера и убеждениями Ельцина, вели бы себя в ответ на открывшиеся возможности совершенно иначе.

Международные факторы. На решения Ельцина в 1985–1991 годах лишь минимально или косвенно повлияли факторы международной обстановки. На нем, конечно, косвенно сказался упадок советской экономики по сравнению с ее капиталистическими конкурентами. Однако, судя по его воспоминаниям и заявлениям того времени, Ельцин уделял международному контексту не больше внимания, чем секретари других региональных парторганизаций. Действительно, в 1976–1985 годах Горбачев как