– Сигарету… – прошептал я, валясь на песок. Кто-то из мальчишек бросился к одежной куче. В глазах у меня плыло, вместо легких было по мотку колючей проволоки.

– Ну? – нетерпеливо выдохнул Сашка.

– Нашел, – сказал я. – Открыл. Пусто.

– Пусто? – не поверил он. – Как – пусто?

– Абсолютно, – сказал я.

Алик, бегавший за сигаретами, вернулся, раскурил одну, сунул мне в зубы.

– Спасибо, – кивнул я.

– Там пусто, – сказал Сашка.

Алик с невыразимой обидой уставился на меня.

– Как же так? Вы же говорили – никто не откроет…

– Если не знает ключа – то да. Значит… значит… Парни, это значит только одно – еще один из наших жив и действует. И, видимо, не в одиночку – иначе он не стал бы выгребать все. Так что…

– Это хорошо, – сказал Сашка. – Но нам-то что теперь делать?

– Подумаем, – сказал я.

Я сел. Стряхнул песок со щеки. Я был в песке по самые уши. На меня налип весь пляж.

– Но как же? – не мог успокоиться Сашка. Алик хлопнул его по плечу.

– Надо подумать, – повторил я. – Пошли в машину.

Пацаны подождали, пока я окунусь, смою песок, потом оделись и потопали впереди меня по тропе. Я нес форму в руках, обсыхая на ходу. Машина наша так и стояла на обочине, часовые прохаживались рядом, Герберт без фуражки сидел в кабине. Увидев нас, он спрыгнул на землю и быстро пошел навстречу.

– Нашли? – нервно спросил он.

– Пустой, – сказал я. – Опоздали.

Он вопросительно поднял брови.

– Один из моих парней уцелел, – сказал я. – Думаю, что это его рук дело. Больше некому.

– Ясно… Что ж, так, может быть… У нас все спокойно, – резко переключаясь, четко отрапортовал он. – Один раз мимо проехал панцерваген, притормозил, но не остановился.

– Вам идет офицерская форма, – сказал я.

– У нас в роду были офицеры, – сказал Герберт. – Был даже генерал. Генерал Линевич, не слышали? Русско-японская.

– Не помню… Один мой дед был польский офицер. Он воевал с Гитлером, но расстреляли его большевики. Другой дед был испанский офицер, он воевал за Гитлера, потом со своей частью перешел на сторону Сибири. В сорок девятом его расстреляли возрожденцы. Мой отец был на сборах, когда начался офицерский мятеж шестьдесят первого года. Не знаю даже, на чьей стороне он оказался…

– У вас есть дети? – спросил Герберт.

– Нет.

– Это очень плохо…

– Иной раз мне кажется, что долги моих предков достались мне. И не хочу никого нагружать своими долгами…

– А у меня Сашка. И я не знаю, что делать.

– Надо уходить из города.

– Как они могли узнать, что у нас… что дети…

– Телефон.

– То есть?

– Я слышал, что кто-то из девочек звонил родителям.

– О, боже. Какие же сволочи.

– Да уж.

– Слушайте, Игорь! – бешено зашептал Герберт. – Надо спрятать детей! Надо спасать детей!

– Спрячешь их, как же…

– В метро! Во внешнее кольцо!

– Я не в том смысле. И внешнее кольцо не подходит – там-то уж точно будут искать.

– Ну придумайте хоть что-нибудь!

– Они просто не захотят прятаться… если их не убедить, что это засада…

– Я же знал, что вы придумаете.

– Подождите, я еще ничего не придумал…

На меня вдруг накатило: нетерпение, раздражение, разочарование во всем на свете – все вместе. Отвернувшись, я стал одеваться.

– Мы будем стоять тут или поедем дальше? – напряженным голосом спросил Герберт.

– Поедем, – сказал я. – На Черемисовскую…

Мы постарались произвести побольше шума. Дверь, по крайней мере, я вышиб очень громко – автоматной очередью. Потом те ребята, которым досталась форма, стали вытаскивать и грузить в машину коробки и ящики, а штатский наш контингент незаметно прошмыгнул вниз. Пока все это происходило, мы с Гербертом обошли дом кругом. Подъезд меблирашек был заперт на огромный висячий замок, на стук никто не отозвался. Похоже было, что все действительно смылись.

– Господа ищут владельцев? – спросили сзади по-немецки.

– Да, – я обернулся. У крыльца стоял старичок с зонтиком. У старичка были пепельные волосы до плеч и пепельная бородка. – Мы из военной комендатуры.

– Все уехали позавчера, – сказал старичок. – Одних грузовиков для перевозки вещей было две дюжины.

– Вот как, – сказал я задумчиво. – Как же нам проникнуть в дом? Не может быть, чтобы никого не осталось. Кто-то же должен следить, охранять…

– Да, господин, но вчера вечером сторожа забрали, и теперь дом совсем без наблюдения.

– Кто забрал?

– Этого я не знаю, господин. Какие-то люди приехали на микроавтобусе, о чем-то долго говорили с ним, потом посадили его в автобус и увезли с собой. Он не вернулся еще.

– Спасибо, что сказали. Мы постараемся выяснить все это.

– Да, господа, постарайтесь выяснить. Здесь разыгралась страшная трагедия. Говорят, все было залито кровью… – глазки его сверкнули. – А утром, когда выносили трупы…

Он долго рассказывал, что было утром и днем, и кто приходил и что говорил на следующий день, я слушал, но ничего нужного не слышал. Только какие-то люди, забравшие сторожа… но и сторож ничего не мог знать, потому что той ночью еще не был сторожем, а был неработающим пенсионером и, естественно, спал. Наконец, старичок выложил все, что знал, что слышал от других и что придумал сам или с помощью таких же вот праздных старичков и старушек. Пообещав узнать специально для нас всю правду о происшествии, он удалился.

– Опасный старичок, – глядя ему вслед, сказал Герберт.

– Опасный, – согласился я. – Пойдем отсюда.

В подвале стоял трупный запах. Тела, конечно, вынесли, но уборки никакой не делали, присыпали пол опилками, и все. Мальчишки мои тупо сидели на ящиках. Некоторые даже головы не подняли при нашем появлении. Сашка ходил, глядя под ноги и загребая грязные опилки. Начиналась меланхолия, реакция, депрессия. Устали. Очень устали.

– Отряд, стройся, – негромко скомандовал я.

И в глазах, как порох, вспыхнула надежда… Фил писал когда-то романтические стихи, как там: поражение в битве суровой, жестокой и праведной, где давно не помощник надежный и верный наган… что-то еще… и друзья, погибая, уходят во вражеский стан… Дай Бог, чтобы на этот раз Фил ошибся.