еще дней восемь-десять кормить их, пока не отыщется каноэ или катер, направляющиеся в сторону их деревни. Да и сами они не особенно спешат с нами расстаться. В глубине страны свирепствует голод.

На лесных участках дела идут плохо. На большей части их работа приостановлена. Бенджаби бродят по лесу и собирают ягоды, грибы, коренья, дикий мед, пальмовые орехи и ананасы, чтобы не умереть с голоду. Ананасы произрастают здесь в диком виде. Иногда случается, что скитающиеся по лесу попадают на заброшенную маниоковую плантацию, где можно еще бывает раскопать какие-то клубни. В конце ноября манговые деревья приносят плоды. Их можно увидеть всюду, где некогда были деревни. В декабре созревает уже посаженный в первых числах сентября маис. На бананы же до февраля рассчитывать не приходится.

Радостно бывает видеть, как лесоторговцы помогают друг другу. Многие из них, которым удалось раздобыть несколько мешков риса, делятся ими с соседом, несмотря на то что он является их конкурентом. Сам я делюсь своими запасами с самкитскою миссией, двумя лесоторговцами, с которыми я поддерживаю дружеские отношения, и одной английской факторией.

Немало риса погибает, когда переворачиваются каноэ. Маленькие пароходики, которые прежде привозили лесоторговцам рис, теперь больше не курсируют из-за недостатка грузов и нерегулярного их поступления. Поэтому приходится посылать издалека в Ламбарене лодки и из-за этого попадать в зависимость от превратностей погоды и легкомыслия гребцов.

До чего же истощены больные, прибывающие к нам теперь: от них остались только кожа да кости! Дизентерия продолжает распространяться. Как и следовало ожидать, прибывают отравившиеся грибами. К нашему удивлению, узнаем, что дикий мед тоже может оказаться опасным. С различных лесных участков к нам поступают во множестве больные с тяжелыми отравлениями, и есть даже случаи внезапной смерти. Отравления эти нельзя приписать грибам, потому что прибывшие их не ели. И тем не менее это несомненно пищевые отравления, ибо заболевают обычно те, что бродили по лесу, ища себе пропитания. Один лесоторговец разъясняет нам их причину. Он утверждает, что на его лесном участке все эти загадочные больные ели дикий мед. Наводим по этому поводу справки, и выясняется, что речь идет о меде, вырабатываемом особого рода мелкими пчелами, которые живут в дуплах деревьев, где по большей части гнездится также особый вид муравьев. Мед этот вреден, потому что он содержит в себе муравьиную кислоту. Последняя может вызвать тяжелые заболевания почек. Туземцам мед этот приносит особенный вред, потому что они потребляют его в очень больших количествах и вместе с ним проглатывают соты и всю грязь, которая попадает туда из муравейника. Двоих больных с отравлением медом, прибывших к нам с этого лесного участка, можно спасти, потому что этот мед они ели очень недолго. Воспаление почек у них проходит.

К сожалению, у нас слишком мало времени, чтобы как следует заняться этим интересным вопросом. Мы всемерно стараемся оповестить всех живущих в этом районе, что не надо есть дурной мед, который на вид гораздо темнее обычного дикого меда. Послушается ли нас хоть один бенджаби?

* * *

В середине октября к нам прибывает вторая сиделка, фрейлейн Эмма Хаускнехт.[71] Перед тем как приехать сюда, она была учительницей в Эльзасе. Я знаю ее уже давно. Еще несколько лет тому назад она предложила мне свою помощь. Новая сиделка берет на себя заботы о хозяйстве и уход за белыми больными. Таким образом, фрейлейн Коттман полностью освобождается для работы в больнице.

Насколько нам спокойней теперь оттого, что там все время находится кто-то, кто может не спускать глаз с больных и неусыпно следить за, порядком! Сами мы иногда по целым дням не выходим из лаборатории и аптеки. Теперь есть кому смотреть за тем, чтобы дизентерийные больные получали свой суп и чтобы постели их были чисты. Есть кому следить за тем, чтобы у больных было все, что им нужно. Обо всех палаврах, которые возникают в больнице, тут же сообщают фрейлейн Коттман, и она их разрешает. Регулярно проверяет она распределение пищевых рационов — дело, в котором прежде слишком уж часто приходилось полагаться на Доминика. Она заботится о том, чтобы под грудами вяленой рыбы постоянно горел огонь, чтобы рыба эта не испортилась и до нее не добрались черви. По утрам она раздает необходимые для текущих работ лопаты, топоры, секачи. По вечерам она все получает обратно и пересчитывает. В ее же ведении находятся и наши каноэ. Она хранит у себя все белье и перевязочные материалы и подбирает прачек. В дни операций она становится операционной сестрой.

Постепенное наведение порядка в нашем больничном хозяйстве могло бы с новой силой воодушевить нас на работу, если бы последствия нехватки места, дизентерии и голода не были столь безысходными. Изо дня в день положение ухудшается. Дизентерия продолжает распространяться по больнице. Почти каждый день находишь какого-нибудь больного, который ею только что заразился. К тому же прибывают еще и новые пациенты. На днях мы за одно утро приняли шесть человек.

Помимо моей воли, мысли мои принимают такое течение, которому не следовало бы поддаваться и тем не менее приходится. На перемещение больницы, которому я с момента возвращения противлюсь, меня теперь толкают другие, новые обстоятельства. Уже несколько месяцев как я всеми силами стараюсь не думать о том, что места, которого в прежней больнице хватало для сорока больных, никак не может теперь хватить для ста двадцати!

Из-за недостатка места я не могу так, как следовало бы, изолировать дизентерийных больных от других моих пациентов. По тем же причинам я не могу создать необходимых условий несчастным психическим больным. Помещение, которым я для них располагаю, — темная каморка без окон — окружена палатами, где лежат другие больные. Изолированной же палаты, светлой и солнечной, у меня для них нет. Буйных больных я не могу держать у себя долго, потому что для других моих пациентов их присутствие непереносимо. Поэтому мне приходится оставлять их связанными в их деревнях, где они обречены на мучения и нередко на смерть, тогда как в больнице, где есть уход, они, может быть, могли бы еще поправиться. О том, какие это мне причиняет страдания, я ни разу даже не заикался никому из моих помощников. Если бы у меня было больше места для строительства, то я мог бы поселить психических больных на значительном расстоянии от других и исполнить по отношению к ним свой долг.

К тому, что у нас для обследования и лечения больных меньше помещений, чем следовало бы, и что они слишком