— Вы часто бываете в городе? — спросил он.

— Почти не бываю. Денег на это не остается, да мне там и не нравится.

И он снова вздохнул с облегчением.

А поскольку теперь он сидел гораздо ближе к ней, чем в кабинете, и уже не так стеснялся, как в машине, он ясно видел то, о чем раньше мог только догадываться: все дело было в коже — именно из-за кожи ему захотелось сорвать с нее одежду, как только он ее увидел. Кожа у нее была как у свежего персика или нектарина; она светилась; ее хотелось тут же взять и съесть. В удлиненном вырезе ее платья проглядывал краешек белого кружева — он поднимался с каждым ее вдохом и слегка подрагивал, когда она смеялась, — и от этого легкого, безотчетного намека на флирт его сковало от вожделения.

На втором бокале они плавно перешли на «ты», и она сказала:

— Наверное, лучше мне сразу признаться, Майкл, если ты сам уже не догадался. Никакой необходимости в том, чтобы ты сюда приезжал, не было. Все, о чем мы говорили у меня в кабинете, легко можно было обсудить по телефону. Мне просто хотелось с тобой познакомиться.

За это он поцеловал ее в губы — и, хоть ему и хотелось, чтобы порыв этот был по-мальчишески страстным, он постарался не доводить дело до поцелуя, за который мужчину вышвыривают из семейного ресторана.

— Наверное, классно, — сказала она чуть позже, — уметь писать стихи, которые не распадаются на куски — просто не способны распасться. Я долго пыталась — нет, сейчас уже больше не пытаюсь; в основном в колледже — и они всегда разваливались на части раньше, чем я успевала их закончить.

— Мои обычно тоже распадаются, — сказал он. — Поэтому я так мало печатаю.

— Зато уж если оно у тебя получилось, — сказала она, — то получилось. И ничто его уже не разрушит. Они у тебя как башни. Когда я дошла до последних строк «Если начистоту», у меня мурашки побежали по коже. И я расплакалась. Не помню другого современного стихотворения, которое довело бы меня до слез.

Лучше бы она, конечно, вспомнила какое-нибудь другое стихотворение — «Если начистоту» нравилось всем без исключения, — ну да и фиг с ним. Так тоже вышло неплохо.

Когда официантка разложила перед ними меню, обоим было ясно, что про обед можно было даже не думать.

— К тебе пойти можно? — прошептал он, вдыхая аромат ее волос.

— Нет, — сказала она. — Там сейчас никакого покоя не будет. Они будут болтаться по всей квартире, бегать туда-сюда с феном, печь свои шоколадные печенья, или чем там еще они вечно заняты. Но здесь недалеко… — и он навсегда запомнил, как она отстранилась, чтобы заглянуть ему в глаза, когда она заканчивала фразу, — здесь недалеко есть мотель.

Поскольку он весь вечер занимался только тем, что мысленно раздевал Сару Гарви, то, когда он освободил ее от одежды в мертвой тиши просторного, запертого изнутри номера, ничего особенно неожиданного ему не открылось. Он знал, какая она будет красивая. И стоило ему дотронуться до ее источавшей свет кожи, как он понял, что остатки смутных мыслей о Мэри Фонтане, годами не дававшие ему покоя с другими девушками, можно забыть навсегда. Сегодня ничего такого случиться просто не могло.

Казалось, и он, и Сара Гарви достигали полноты, только когда сливались воедино. По отдельности существовать они уже не могли: обоим нечем было дышать; разгоряченную кровь было не остановить ничем. Только в совокуплении обретали они полноту жизни и силу — не спеша они подводили друг друга к созданному им хрупкому гребню, вдвоем взбирались на него и вдвоем спускались; и когда они наконец отпускали друг друга, это делалось лишь ради того, чтобы дождаться, когда они смогут соединиться снова, — и даже разговаривать в промежутках было не обязательно.

Когда сквозь голубые жалюзи стало проглядывать солнце, было понятно, что они постараются проводить друг с другом как можно больше ночей и выходных. Никакого другого плана им было пока не нужно; засыпая, они знали, что у них будет еще много времени, чтобы определить свои дальнейшие судьбы.

Билл Брок ушел из «Мира торговых сетей» в пиар, с которым он, по его словам, справлялся за нефиг делать. Попытки написать роман он тоже давно оставил: теперь он считал себя драматургом.

— Только слушай, Майк, — сказал он как-то вечером в «Белой лошади» и тут же поднял руку, чтобы отгородиться от зависти Майкла. — Слушай, я знаю, что ты много лет писал пьесы и у тебя даже с места ничего не сдвинулось, но я всегда думал, что это потому, что по сути своей ты поэт. И вот теперь ты в этом качестве вполне сложился, и все это знают. Я бы даже под дулом пистолета стихотворение не написал, а ты можешь. Ты пишешь. Ты нашел свое, я нашел свое… Во-первых, я знаю, что у меня всегда получались диалоги. Когда мне возвращают рассказы и романы, даже в самом гадостном письме обязательно встретится что-нибудь типа «мистер Брок прекрасно справляется с диалогами». И я подумал: ну и хуй с ним. Если сила моя в диалогах, пойду в драматурги.

Недавно он закончил трехактную пьесу под названием «Негры» («Кто бы спорил, название пустое, но, собственно, этой пустоты я и добивался»), и у него сложилось впечатление, что прирожденный дар к диалогу сослужил ему неплохую службу при демонстрации художественных достоинств, присущих речи американских негров.

— Например, — продолжал он, — у меня на протяжении всей пьесы персонажи говорят «мля…» — я так и писал «мля». Понятно, что имеется в виду «блядь», но бывает, что, когда пишешь, как слышишь, начинаешь проникать внутрь материала. Что бы там ни было, Майк, мне кажется, пьеса получилась достойная, и момент для нее сейчас как раз самый правильный.

Пьесу нужно было ставить, и первым делом он отправил ее в сопровождении краткого дружелюбного письма Ральфу Морину из Филадельфийской театральной труппы.

— Господи, — сказал Майкл, — почему именно ему?

— Ну а почему нет? — И Билл мгновенно приготовился к спору. — Почему нет? Разумнее ведь так поставить вопрос, а, Майк? Мы же все взрослые люди; что бы там ни было у нас с Дианой, это много лет назад закончилось; какие еще могут быть недоразумения? Ну а кроме того… — тут он глотнул пива, — кроме того, — повторил он, вытирая пену со рта, — парень он пробивной. Про него уже даже сраная «Санди таймс» пишет в воскресном выпуске. Этот его филадельфийский проект прославился практически на всю страну. Стоит ему получить хорошую в коммерческом отношении пьесу — я имею в виду действительно хорошую пьесу, хоть и коммерческую, — и он распрощается навсегда с этой Филадельфией, привезет пьесу сюда и станет одним из главных режиссеров на Бродвее.

— Ладно.

— Ну так вот, он мне ответил — прислал очень милое, приятное письмо. Написал, что миссис Хендерсон в курсе, что ему очень понравилась моя пьеса, и она за выходные ее прочитает.

— Что это за миссис такая?

— Ну, собственно, это она все там спонсирует, дает гарантии под все их постановки, поэтому без ее одобрения они ничего не могут сделать. И я так понимаю, что «Негры» мои ей тоже дико понравились, потому что дальше Ральф мне позвонил и спросил, когда я смогу подъехать, чтобы все это обсудить. Ну и я все на хрен бросил и прилетел туда на следующий же день.