– Это он велел убить меня?

Она с досадой мотнула головой – о каких, мол, мелочах идет речь! Что ж, Мерсер был согласен перейти к тому, что для нее важно.

– Какое имя носил он в вашем круге?

– Эсперон… не могли же мы называть его Венделем. Это не южное имя.

– Действительно. Тем более непонятно, как такой человек мог иметь влияние на вас, на Роуэна…

– Где уж вам понять! – с ненавистью выговорила она, вновь перейдя на «вы». – Мы пришли сюда, в Открытые Земли, к источнику древней силы… способной уничтожить ничтожность нынешней жизни. Что за люди теперь в Карнионе? Карлики, промотавшие наследие титанов. Лишь немногие избранные обладают талантами… Но их нужно пробудить. – Скорее всего, она не притворялась в этот миг. Искренне верила, что приехала в Галвин, дабы припасть к источнику силы, а не скрываясь от правосудия. – Но все было опошлено… еще хуже, чем на побережье… эти заводы и шахты… они убивали древнюю магию…

– А Вендель, стало быть, пообещал вам ее оживить. Если вы завладеете реликварием… рассказал вам про камень…

– Мы обязаны были завладеть Камнем Крови… наши силы увеличились бы стократно.

– Камень Крови? Что это такое? – вмешался Гарб.

– И это ничтожество еще называет себя южанином! – Госпожа Эрмесен не снизошла до пояснений. – И его хозяин был не лучше. Камень Крови был у него в руках, а он обращался с ним как с побрякушкой… даже хуже – ради жалкой выгоды готов был отдать его грязным эрдам!

Более всего Мерсер опасался сейчас, что Гарб возмутится и заявит: «И ради этой побрякушки вы его отравили», чем прервет поток откровений. Однако у Гарба хватило ума промолчать.

– Когда он рассказал о камне?

– Весной… но Берлингьеру он открыл это раньше, еще зимой. Он и привел Венделя в наш круг, и нарек его именем Эсперон – «вселивший надежду». Роуэн более всех надеялся вернуть камень, ведь он по праву принадлежал ему, Оран отобрал его у Роуэнов со всем достоянием. А этот пришелец открыл ему, чем владели его предки.

– Стало быть, вы с Роуэном решили завладеть камнем. Эсперон, то бишь Вендель, навещал ваш круг и давал указания.

– Летом он предупредил нас об опасности и от кого она исходит. Мы приняли меры… и были готовы. Берлингьер связывался с Эспероном и помимо меня, он нашел для него людей… исполнителей.

– В Карнионе?

– Где же еще? – она говорила раздраженно, снова чувствуя свое превосходство, разъясняя очевидное. – Мы все подготовили хорошо… никто не смог помешать нам… и в ту ночь… в ту благословенную ночь, когда магия правила миром, Эсперон забрал камень.

– Он скрывался в тайнике под пуговичной мастерской?

– Ну да. Ларбин прятал его… Он был хорошим исполнителем моих приказов, лучшим из лучших. Он всегда исполнял их в точности. – Она оскалилась.

– И Вендель вывез камень из города.

– Да! – торжествующе выкликнула Вьерна Дюльман. – Он обещал передать сокровище Берлингьеру и вернуться, если мне понадобится помощь! – Тут торжество ее увяло. – Но он обманул меня… предал… может быть, он и Камень оставил у себя. Он хитер, умнее вас всех, он всегда был впереди на шаг…

– Или позади. Вы ведь вчера увидели его в толпе, за нашими спинами.

– Да… он пришел ночью, я открыла ему… – Она умолкла.

– И ваш сообщник, мадам, решил, что проще будет не помогать вам, а избавиться от вас! – расхохотался Гарб. – Шарахнул по голове, связал и доставил нам в упакованном виде. Молодец! Хотя и сволочь.

Мерсер воздержался от замечаний. Вьерна также промолчала, покусывая губы.

– И последний вопрос: зачем понадобился башмак?

Вопрос отвлек ее от неприятных переживаний.

– Я так и знала, что вы невежественны во всем… Чтобы получить над врагом власть, нужна его носильная вещь. Самое лучшее – обувь, ибо стопа – опора человека. С помощью симпатических влияний мы ведем врага куда хотим, влечем его и налагаем оковы. Это азбука Искусства.

– То есть вы поступили по примеру деревенских старух, вынимающих следы. Благодарю вас, мадам, я узнал все, что хотел.

– Стало быть, я свободна? – она гордо подняла голову.

– Свободны? Боюсь, что, даже если мы избавим вас от своего присутствия, далеко вы не уйдете. Особенно в одном чулке и башмаке.

Вьерна Дюльман инстинктивно подобрала босую ногу под платье. Ох, как холодно было ей стоять на промерзлом полу, но вторая остроносая туфля из тонкой кожи на высоком каблуке, пара той, что виднелась из-под подола, в отличие от чулка, так и не нашлась. Наверное, осталась в монастыре.

Мерсер распахнул дверь.

– Капитан, примите арестованную!

– Скотина! – неслось ему вслед. – Тебе оказали доверие, говорили как с дворянином! Как ты смеешь! За меня отомстят!

Мерсер не обращал на эти крики внимания. Следом за ним, пропуская солдат, вышел Гарб, приговаривая:

– Это что же, выражение «Душа в пятки ушла» надо буквально понимать?

Ответа он не дождался, да, верно, и не ждал, не до того было. Собаки, разозленные шумом, бесились, егеря их унимали; монахини, снова поднявшиеся на стену, в растерянности взирали на происходящее. Ворота были открыты, и Гионварк, не встретив сопротивления, с двумя солдатами вошел в монастырь. Захватнических планов и дурных намерений они не имели. Задерживаться в лесу, на холоде, не было больше смысла, и все, чего хотели бравые воины, – побыстрее извлечь из монастыря то, что ему не принадлежало, а именно карету и служанку мадам Эрмесен. В упряжку, где недоставало одного коня, впрягли лошадь из запасных, на место отсутствующего Зейна уселся солдат, еще двое погрузились в карету, конвоируя непрестанно бранящуюся арестантку и ополоумевшую горничную. И так наконец, под лай, ругань, свист и пение гарнизонного воинства, тронулись в путь.

Ехали дольше, чем следовало бы: собаки и карета, не приспособленная для скачек, замедляли движение. Поэтому Гионварк, поначалу радовавшийся больше всех, разозлился и временами принимался поминать Бога, черта и всех святых, перебивая арестованную. Бергамин молчал. Его, конечно, тешило, что беглую преступницу удалось захватить без жертв и разрушений, но он не мог не думать о трудностях, которые возникнут немедля по возвращении. Флан Гарб правил своей таратайкой, держась поближе к карете. Вопросы, которые он собирался задать Мерсеру, управляющий оставил на потом, а сейчас предпочел прислушаться к выкрикам, которые доносились из окна кареты. Слушать пришлось долго, но вряд ли он сумел бы извлечь из услышанного много пользы. Изысканная госпожа Эрмесен бранилась не хуже вульгарной Филобет Сандер и с тем же упорством – наверное, все разозленные бабы выражаются одинаково.

Итак, триумфальная процессия чем-то смахивала на цыганский табор или бродячую актерскую труппу, тем паче что возглавлял ее драматург.

Однако Мерсер не сказал этого Бергамину, не желая его обидеть. Коменданту и так придется нелегко.