…Гионварк, ничего не удумав, сердито бросил:

– Они что, в этом курятнике повымерли, что ли?

– Не иначе, – любезно согласился Гарб. – От одних песиков столько шуму было, что всякий, кроме покойника, всполошился бы.

Словно в ответ на его утверждение пространство огласилось нестройным пением. Было оно явно церковным, лилось откуда-то сверху и при возвышенном настрое могло бы показаться небесным знамением. Но возвышенных душ близ монастыря в этот час не случилось, да и пели слишком слабыми и нестройными голосами, так что и слов нельзя было разобрать.

Насельницы монастыря поднялись на стену, устроив нечто вроде крестного хода. Две согбенные как годами, так и ношей монахини тащили деревянную скульптуру, вызолоченную и ярко раскрашенную, надо полагать – святой Евгении. Мерсер не знал жития этой святой и присвоенных ей атрибутов. Леденящий ветер трепал грубые просторные одежды монахинь, отметал покрывала с седых голов. Следом тяжело ступала приоресса, а за ней семенил исповедник с кропильницей на изготовку, дабы изгнать осадивших обитель злых духов. За ними, выпевая антифон, двигались прочие.

– Прах меня побери! – с чувством произнес Гионварк. – Они все здесь такие развалины?

– За то время, что я живу здесь, мне не приходилось слышать, чтоб в монастыре появилась хоть одна новая монахиня, – отозвался Флан Гарб.

– Вот еще напасть! Будь здесь бабенки помоложе, я бы еще повел своих людей на приступ. Но ради этих… По мне, и одна старуха – слишком много, а тут их целая толпа.

– Фу, как грубо, – отозвался управляющий. – Говорили бы «дамы на возрасте», «особы преклонных годов». Но вообще-то женщин в летах в этом деле и впрямь многовато. Мадам Эрмесен и Филобет Сандер тоже не юные девы.

Их гораздо больше, думал Мерсер. Есть еще Магдалина Бергамин. И Мария Омаль. Не говоря уж об Агнессе Олленше.

Пение прервалось, и приоресса развернула свой корпус к осаждающим, хотя оскорбительных рассуждений в адрес своей общины слышать не могла.

– Вижу, упорствуете во зле! – возгласила она. – И кликнули подмогу, не в силах побороть праведных! Как сказано, «псы и чародеи окружили нас»! Но слово Божье, кроткая молитва и святая вода изгонят бесов, вселившихся в ваши души…

– Сударыня, не путайте Бога в бабские интриги! – ответил Флан Гарб. – Псы у нас здесь есть, и презлые, соваться за ворота без спроса не советую. А вот насчет чародеев – и чародеек – вам лучше знать. Особа, которую вы укрываете, в этом занятии преуспела. Равно как в убийствах и разврате. Сообщники ее сейчас арестованы и дают показания.

Насчет показаний – это он врал, пользуясь тем, что мать Розальба не может его проверить. Но на приорессу его слова не произвели впечатления.

– Клевещи, клевещи, – гордо сказала она. – Наша святая Евгения тоже от лживых обвинений врагов рода человеческого страдала, но невинность ее, праведным судом вознесенная, как хрусталь воссияла!

Из шеренги монахинь на стене выдвинулась та, что стояла предпоследней. Тут стало видно, что это вовсе и не монахиня, а просто женщина в темном плаще с капюшоном. Капюшон она отбросила назад, позволив волосам, которые прежде тщательно завивала, свободно упасть на плечи. Хотя Вьерна Дюльман была очень бледна и в монастыре не могла пользоваться косметикой, в своем новом обличии гонимой праведницы она смотрелась недурно.

– Не тратьте на них сил, матушка, – Ее голос был больше обычного чист и звонок. Актрисам, в образовательных целях посещавшим эрденонский салон Марии Омаль, ни за что бы не добиться такого эффекта. – Они ни на что не способны, кроме грязной лжи. И лают подобно собственным псам.

Собаки уже не лаяли, а хрипели от злости, поскольку были привязаны, а к монастырю подтянулось много любопытствующих. Пресловутые деревенские бабы и девицы в полосатых юбках и шерстяных платках, дровосеки и углежоги в овчинных куртках, собравшись за спинами солдат, глазели на то, что происходило на стенах. И это было на руку говорившей.

– Что, негодяи, не удалось совершить вам кощунство втайне? Не смеете вы напасть на нас в присутствии добрых и честных людей! Идите же, рушьте стены, убивайте кротких отшельниц! И все увидят, как Галвинский гарнизон нарушает право убежища, дарованное императором, и попирает святость монастыря. Или, чтобы не оставить свидетелей, вы и поселян истребить решитесь?

Это уже была прямая провокация. Продолжая в том же духе, Вьерна Дюльман могла натравить крестьян на солдат или хотя бы взбаламутить селян.

– Господин капитан, можно, я ее пристрелю? – спросил Гионварк.

– Я тоже мог бы ее достать, – сказал Мерсер, – но не вижу, какая нам от этого польза.

– По крайней мере, она заткнется.

– Отставить, лейтенант, – Бергамин отдал приказ без большого энтузиазма.

– Не боюсь я вас! – вскричала Вьерна Дюльман, воздымая руки. – Есть у меня защитник! Тот, кто всегда вступается за угнетенных женщин! Он не оставит меня!

– Мадам, прекратите это представление в протестантском духе! – раздраженно бросил Гарб. – Осталось еще «Господь – моя крепость» затянуть.

Руки госпожи Эрмесен упали, словно у марионетки. Она глотнула воздух ртом, быстро опустила капюшон на лицо и, наклонив голову, отступила назад, в череду монахинь. Те вразнобой запели и продолжили обход по стене.

– Здорово я ее уел? – похвастался Гарб. Его гордость была понятна. Протестанты в империи до эрдской смуты обычно находили приют на Севере, и для ненавистницы северян худшее оскорбление трудно было выдумать. – И куда это ты уставился?

Мерсер, оглянувшись, следил за теми, к кому взывала гонимая страдалица: угрюмые, простодушные, напряженные лица, покрасневшие от холода носы, слезящиеся глаза, сжатые кулаки.

– Так… жаль, что она поспешила уйти. Я предпочел бы дослушать. Насчет защитника.

– Да знаем мы этого защитника… говорит про Всевышнего, а думает про Рогатого. И вообще, нечего здесь торчать! – Он возвысил голос, чтоб его слышали остальные. – Никакого штурма не понадобится. Эта сука без кобеля долго выдержать не сможет, а тамошний попик, из которого труха сыплется, ни на что уже не годен. Выждать пару дней – и она так распалится, что сама к нашим солдатам выскочит!

У солдат это предсказание нашло полнейшее одобрение, а Бергамин, по крайней мере, не стал его опровергать.

Обойдя с пением стены монастыря, монахини сочли, что достаточно сделали для изгнания злых духов, или просто устали и замерзли и спустились вниз.

Начинало темнеть, и сельские жители, не чая нынче увидеть ничего интересного, стали расходиться. А тех, кто пытался задержаться, прогнал Гионварк:

– Пошли вон, быдло деревенское! Ежели кого постороннего увижу возле монастыря, живо собак велю спустить!

Очевидно, его перспектива скоротать холодную ночь в обществе сельских красавиц не прельщала, а может, он о ней и не догадывался. Но, когда Флан Гарб на самом деле предложил спустить на ночь собак со сворок, он резко воспротивился: