Что же до позиции остальных, то Свердлов сказал, что поступок Каменева «ничем не может быть оправдан», но считал, что ЦК не имеет права исключать его из партии, а должен предложить Каменеву уйти в отставку, что Каменев тогда и сделал.

Сталин тоже был склонен к компромиссу, он говорил, что «исключение из партии не рецепт», и предлагал обязать Каменева и Зиновьева подчиниться решениям ЦК, оставив их в ЦК.

Пожалуй, это было в тот момент самым разумным! Зачем исключать, если можно использовать? В конце концов, оба этих члена ЦК были известными в партии и в массах фигурами. К тому же прямое исключение могло повести не очень-то стойкого идейно Каменева по неверной дорожке. Да и Зиновьев, хотя раньше и жил вместе с Лениным в шалаше в Разливе, был «кадром» не очень-то надёжным.

А знали оба много и о многом. Утверди ЦК их в положении «штрейкбрехеров», они могли бы докатиться и до прямого предательства, переметнувшись к тем же меньшевикам.

Что же до того, что контрреволюции стало известно о планах большевиков, то восстания, руководимого большевиками, все имущие слои и представители «отечественного — по выражению Сталина — болота интеллигентской растерянности» ждали уже не один месяц.

В итоге оба «штрейкбрехера» отделались легче, чем могли предполагать, — оба остались в ЦК. И оба по мере сил сопротивлялись вначале идее восстания, а затем — идее революционного, без соглашательских элементов, Советского правительства.

А теперь — несколько слов вот о чём…

Ленин, знавший и любивший русскую классику, не раз использовал в своих работах крылатую цитату из грибоедовского «Горя от ума»: «Шёл в комнату, попал в другую». Он писал так, имея в виду, например, Бухарина. Но это же — и с ещё бо́льшим основанием — можно сказать о Каменеве с Зиновьевым после победы Октябрьской революции! В постфевральской России, в условиях возникшей политической свободы, они — впервые в своей революционной биографии — получили полную возможность действовать как легальные политики. Политический и исторический масштаб у обоих был, вообще-то, невелик, и они были явно не прочь обосноваться в российской политике в качестве лидеров «левой» парламентской оппозиции в буржуазной республике. В близкую и успешную социальную революцию они не верили, и их вполне устраивала уже совершившаяся революция политическая. Поэтому со времени Апрельской конференции большевиков, где наметились их разногласия с Лениным, Зиновьев и Каменев шли в «комнату» буржуазного парламентаризма. И вдруг — почти в одночасье — решительность Ленина и порыв масс забросили обоих на вершину реальной государственной власти, и они — не очень того желая — попали в «комнату» Советского государства. И можно ли считать таким уж удивительным, что к началу 1930-х годов оба окончательно превратились в тех ренегатов, которыми они внутренне были готовы стать накануне Октября 1917 года?

Впрочем, в том Октябре до всего этого было ещё очень далеко…

ТЕМ ВРЕМЕНЕМ дооктябрьский период жизни Ленина подходил к концу. В июле-августе 1917 года промежуточным финишем на политическом и жизненном пути Ленина оказался шалаш в Разливе. Но конечным пунктом маршрута, начинавшегося в этом шалаше, уже скоро станет здание бывшего Смольного института благородных девиц.

В начале петровского XVIII века на территории Смольного находился Смоляной двор, где вырабатывалась и хранилась смола для нужд флота. Потом там обосновался Смольный (Воскресенский) монастырь, а ещё позднее по проекту Кваренги было выстроено то здание, которое прогремело в 1917 году на весь мир.

4 (17) августа 1917 года сюда из Таврического дворца переехали ЦИК и Петросовет, и в одной из комнат разместилась фракция большевиков. Предоктябрьский Смольный всё ещё напоминал Ноев ковчег, где было «всякой твари по паре», а при этом с момента подавления корниловского мятежа Смольный всё больше большевизировался. Здесь в трёх комнатах третьего этажа разместился и Военно-революционный комитет (ВРК) при Петросовете, куда входили не только большевики, но тон задавали большевики.

И они задавали теперь тон не только в ВРК, не только в Смольном, но и всё больше — в России! Территория, «контролируемая» Лениным, ограничивалась пока стенами квартиры Фофановой, однако оставались считаные дни до того часа, когда он наконец-то обретёт положение по его потенциалу — положение признанного национального лидера, основателя и главы абсолютно нового, небывалого в истории мира, государства.

Да оно было и пора…

Исчерпавшие себя, а точнее — изначально мертворождённые, «временные», прямые контрреволюционеры-капиталисты и виляющий, соглашательский эсеро-меньшевистский ЦИК всё более затягивали Россию в катастрофу, вывести из которой страну они были уже не в силах.

В начале лета 1917 года меньшевик Церетели на I Всероссийском съезде Советов заявлял, что нет в России политической партии, которая выразила бы готовность взять власть целиком на себя.

Ленин тогда ответил с трибуны Съезда на это заявление: «Я отвечаю: «Есть! Ни одна партия от этого отказаться не может, и наша партия от этого не отказывается: каждую минуту она готова взять власть целиком»…»

Теперь этот момент наставал.

И промедление было смерти подобно.

На повестку истории вставала та социалистическая революция, о необходимости которой Ленин сказал сразу же после возвращения на Родину с броневика на площади Финляндского вокзала.

Дилемма осени 1917-го: или Советская власть, или катастрофа безвластия

ЭТА КНИГА завершает документальную трилогию о Ленине в 1917 году и охватывает период с ранней осени до начала 1918 года, когда было распущено однодневное Учредительное собрание.