litbaza книги онлайнПриключениеПепел и снег - Сергей Зайцев

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 76 77 78 79 80 81 82 83 84 ... 96
Перейти на страницу:

— Наши кони, русские! — похвастали солдаты чуть погодя. — Понимают, что им говоришь. И не успели ещё одичать...

Достать сёдла и уздечки не составило труда. Падеж лошадей во французской армии — от бескормицы, от изнурения — увеличивался с каждым днём; кто-то из всадников, лишившись коня, нёс седло на плече, кто-то продавал его за бесценок обозным, а кто-то бросал на месте, выругавшись, едва выпутавшись из стремян, уходил. Заметим мимоходом, кому-то после улыбалось счастье — находили нового коня, из тех ничейных, что табунками бродили по округе после стычек с россиянами, а кому-то не везло — догонял своих пешим порядком и, бряцая шпорами, посверкивая начищенными голенищами, месил каблуками чужой навоз.

С лошадьми поиски ускорились. Александр Модестович теперь успевал осмотреть и толпы, идущие по тракту, и захватить просёлки, и подъехать к чьему-нибудь биваку в стороне, и обогнать неповоротливый обоз, он мог догнать карету, показавшуюся похожей, чтобы, склонившись из седла, бросить внутрь быстрый взгляд... Но пролетели несколько дней, Александр Модестович остановил сотни экипажей, пересмотрел десятки тысяч лиц, но всё-то поиски были бесплодны. Так что уж — в который раз! — он начинал вообще терять веру в успех.

Тем временем в городке Малоярославце промеж русских и французов завязалось крупное дело. И те и другие, домогаясь победы, столь упорствовали, что несчастный, вконец разрушенный городок восемь раз переходил из рук в руки, и груды побитых в боях людей стали выше городских развалин. В конце концов Малоярославец французам сдали, но тремя вёрстами южнее оседлали дорогу на юг и перекрыли её намертво. Тем самым весьма обидели Бонапарта, не пустили в изобилующий хлебами калужский край и не дали ему запастись в предвидении холодов знаменитыми калужскими войлоками, — развернули полки французские на разорённую, выжженную, заваленную гниющими телами Смоленскую дорогу.

Беженцы, сделав вслед за армией изрядный крюк, проплутав неделю по лесам и долам, намаявшись, почти совершенно выбившись из сил и освободившись от доброй части клади, выбрались наконец на гладкий путь, именуемый французами шоссе. Но воистину, дорога, пролегающая перед ними, была дорогой смерти. Ехать приходилось в прямом смысле слова по костям, с содроганием сердца слушать хруст их под тяжёлыми колёсами, доводилось запинаться о чьи-то головы, обезображенные тленом, — было выше всяких сил видеть эти страшные, не пустые ещё глазницы. То и дело натыкались на бойкие пиршества мелких хищников и ворон, которые, не пугаясь появления людей, кажется, даже не обращая на людей внимания, набивали утробу, деловито копошились на трупах. Кто-то из отставших солдат в сердцах бросил камень: туча ворон с невообразимым шумом поднялась в небо, и тогда открылись взору, сверкнули на солнце обглоданные белые остовы лошадей, черепа, показались разбитые лафеты, опрокинутые повозки... но стая тут же опустилась, всё скрыв под собою, как бы обратившись в живое чёрное покрывало, и пир продолжился... Особенно тягостное впечатление производило поле битвы близ Бородина. Зрелище это и бывалых вояк ввергало в уныние, не говоря уж о мирных беженцах. Но поскольку на страницах нашей книги и так предостаточно мрачных картин, не будем изображать ещё одну, пусть даже это окажется в ущерб описанию, — в надежде, что критика простит, да и читателю, верно, совсем не по вкусу, когда чересчур сгущают краски и ставят новое пугало у него на пути. Мы ограничимся аллегорией: известно, Смерть о саване не тужит, Смерти — коса забава; Смерть — хозяйка торопливая, нерачительная: колосок к колоску положит, но не приберёт, побежит по жнивью к новому полю, ибо много у неё такого добра... И мы, вспомнив, что домовина нужна живому более, чем мёртвому, пройдём через поле в молчании, купно с беженцами, напуганными и подавленными, пройдём, глядя под ноги или в спину впереди идущего...

Опадало золото осени. В последние октябрьские дни значительно похолодало, что не замедлило сказаться самым пагубным образом. В войсках и в колоннах беженцев начались болезни. Падеж лошадей сделался массовым, и, как результат, приходилось бросать сотни повозок. Дорога во многих местах была просто загромождена конскими трупами, возами и экипажами. Ценности, увезённые из Москвы, валялись тут же, под ногами — хрусталь и фарфор втаптывались в грязь, трещали под колёсами напольные часы и музыкальные шкатулки, стояли вдоль дороги мраморные бюсты античных мыслителей и полководцев, на которых писали собаки, бегущие за своими хозяевами. Голод, ещё в столице начавший беспокоить французов, теперь терзал их всерьёз. Ржаной сухарь невозможно было купить и за золото. А у кого сухарь ещё оставался, съедал его тайком, пьянея от хлебного духа, подбирая крохи, оглядываясь по-волчьи, — как бы не отняли. Ели конину, обогревались у огромных костров, кои раскладывали при дороге. Валежник не собирали, а навалят деревьев крест-накрест и подожгут; так, верста за верстой, горел лес. Выжигали и все сёла и городки, через которые проходили, — был приказ Бонапарта — не щадить ни россиян, ни домов их. И не щадили...

Перед самым Гжатском, к ликованию Александра Модестовича, нагнали наконец Пшебыльского. Как и прежде, тот восседал на облучке, нахохлившись коршуном, никому не доверяя бразды и кнут. Раздражённый медленностью продвижения, мосье всё норовил обогнать кого-нибудь по краю дороги, чего ради частенько выбивался из колонны (и был заметен), а то и вовсе съезжал на просёлок и погонял-нахлёстывал четвёрку лошадей. Мосье явно торопился в Великопольшу; надо думать, его не устраивал столь бесславный итог войны, однако печально знаменитый исход войска из Москвы он как будто сумел обратить себе в выгоду — сундук, привязанный к задку кареты, узлы, наваленные на крыше, были, вероятно, достаточно вескими основаниями для вящей торопливости. Кузов кареты, от тяжести осев на рессорах, бился о стан, отчего экипаж громыхал на рытвинах и ухабах, словно какая-нибудь допотопная колымага. Здесь же, при карете, были и верные слуги Пшебыльского: Марек и Кшиштоф. Один скакал чуть впереди, то и дело покрикивая на беженцев, чтоб сторонились, другой ехал позади, с оглядкой — держал оборону...

Убедившись, что ошибки быть не может, Александр Модестович объявил своим спутникам, что искомое наконец найдено, и указал на карету. Любезный друг Зихель, давно мечтавший воздать Александру Модестовичу добром за добро, воспринял эту новость с живейшим энтузиазмом: глаза у него загорелись, и он, доселе расслабленно покачивающийся в седле, вдруг выпрямился, крепче упёрся в стремена, и румянец заиграл у него на щеках, словом, наш унтер заметно преобразился. Зихелю, человеку деятельному, откровенно наскучило однообразие пути; мрачные картины, во многих вселявшие ужас, его, участника Бородинской битвы, свидетеля трагедии Кудринского дома, не особо впечатляли; в тихой задумчивости окидывал он взором знакомый по отступлению пейзаж, вздыхал, смиренно поминал Господа, и не более. Но чуть только до Зихеля дошёл смысл сказанного Александром Модестовичем, как он, кажется, пробудился, и прожект за прожектом начали зреть у него в голове. Понаблюдав немного за Пшебыльским и что-то прикинув в уме, Зихель заключил, что пану гувернёру на этот раз, пожалуй, не вывернуться, что пан на крючке, а весь вопрос теперь состоит лишь в том, как взять его, по возможности не поднимая шума, — и решил, что удобнее всего это будет сделать, когда мосье надумает в очередной раз совершить обгон по просёлку. Никто не возражал против сего простого плана, а потому стали выжидать подходящий момент, держась от Пшебыльского в некотором отдалении, но и не упуская его из виду. Двух часов не прошло, дождались...

1 ... 76 77 78 79 80 81 82 83 84 ... 96
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?