Генерал Перси насмешливо фыркнул:

– Только распорядитесь ими иначе, чем генерал Ковалевский. Я говорю о том скандальном случае, когда танки, предназначенные для Ковалевского, были уничтожены его адъютантом. Кстати, какова судьба этого большевика? О нем много писали не только ваши, но и наши газеты. После большой публикации в «Таймс» – с тремя фотоснимками и предсмертным интервью – даже с сочувствием. Он казнен?

– Днями над ним состоится военно-полевой суд, который и вынесет свой приговор, – сухо ответил Врангель. – А теперь, господа… – Он обернулся, хлопнул в ладоши.

И тотчас же распахнулись двери в соседний Голубой зал. Два камердинера в ливреях встали по обе стороны дверей. В глубине зала был виден сервированный стол.

– Прошу, господа! – широким жестом пригласил гостей барон Врангель.

– О’кей! – засмеялся Мак-Келли. – Как это по-русски? Э-э… Ма-га-рыч!

Все должно было выглядеть как в лучшие времена, в традициях русского гостеприимства.

Этой весной в севастопольской гостинице «Кист» останавливались главным образом представители иностранных миссий и деловых кругов. Построенная разбогатевшим баварским немцем Кистом, гостиница располагалась в центре Севастополя, на Екатерининской площади против Графской пристани. Из окон второго и третьего этажей открывался великолепный вид на море и залив, а в первом размещался ресторан, кухня которого считалась лучшей в Севастополе.

Фролов, в сером легком костюме и светлом котелке, спустился в вестибюль гостиницы. Швейцар в бежево-красной ливрее, скучавший в ленивой позе возле стеклянной массивной двери, увидев его, вытянулся и, шевеля от усердия губами, почтительно распахнул дверь.

У подъезда стоял фаэтон на дутых шинах. Возница-татарин почтительно склонился:

– Издравствуй, пожалуйста! Куда каспадын едыт?

– На Чесменскую! – приказал Фролов, садясь в фаэтон.

– Чок якши! – Возница присвистнул, и рысак ходко взял с места.

Фролов любил севастопольскую весну не только за фейерверк красок. Будоражили самые разные запахи: пригретой земли, выброшенных за зиму на береговую кромку и сейчас догнивающих под первым теплом морских водорослей, еще не растаявших в горах снегов. К ним примешивались тонкие ароматы молодой зелени и несмело расцветающих садов. А над всеми этими запахами главенствовал тот основной, без которого этот город и представить было нельзя, – запах моря…

Фролов смотрел на город, и сердце щемило от светлой, немного печальной радости узнавания. Все теми же казались улицы, по которым он некогда ходил. Все те же мангалы дымились в знакомых переулках, и, наверное, все те же, что и прежде, татары торговали там шашлыками…

Они ехали по Екатерининской мимо домов с каменными ажурными балконами. Обгоняя фаэтон, промчался, весело позванивая, открытый всем ветрам маленький трамвайный вагончик без стенок, с деревянной ступенью во всю длину вагона. Свернули на надменную Петропавловскую. Народ здесь жил состоятельный, и дома ставили в глубине дворов, отгораживаясь от улицы густыми садами, высокими заборами с глухими калитками.

Фролов смотрел по сторонам и словно листал страницы своей юности. Он старательно, излишне старательно листал их, чтобы не думать о том, что не давало ему покоя с первой же минуты в Севастополе: где-то здесь, в крепости, ждет суда и казни Кольцов, которому он при всем своем желании помочь не мог… Мысли эти угнетали…

Промчавшись мимо колонн Петропавловского собора, поднялись по Таврической и свернули на самую зеленую в городе улицу – Чесменскую.

Фролов вышел из экипажа и некоторое время стоял на тротуаре, оглядывая Чесменский дворец. Бывшая резиденция адмиралов, дворец, построенный на крутом обрыве, высился над городом. Белое, пышное здание, окаймленное чугунной литой оградой, стояло в тени огромных деревьев. У входа неподвижно стыли часовые – юнкера с винтовками. Над ними на высоте бельэтажа свисало трехцветное знамя, то самое трехцветное, под которым летом семнадцатого года Колчак сломал свою адмиральскую шпагу и навсегда покинул этот дворец.

Взглянув на часы, Фролов поднялся по широким диоритовым ступеням, прошел мимо часовых и толкнул резную ручку большой двухстворчатой двери. В вестибюле было многолюдно. Слева от входа за столом сидел дежурный офицер с шевроном на рукаве. Фролов достал визитную карточку, протянул ее офицеру со словами:

– Мне назначена аудиенция его превосходительством генералом Вильчевским.

Стриженная ежиком голова склонилась над списками, палец пробежал по ряду фамилий… Звеня шпорами, офицер встал:

– Прошу, второй этаж! Вас проводят.

Рядом с Фроловым вырос пожилой вахмистр. Поднялись по лестнице белого мрамора, покрытой ворсистой ковровой дорожкой. В широком светлом коридоре второго этажа вахмистр приоткрыл дубовую инкрустированную дверь:

– Сюда пожалуйте!

Фролов вошел в приемную, назвал себя адъютанту.

– Его превосходительство ожидает вас!

В кабинете навстречу Фролову поднялся высокий, грузный генерал с мясистым, несколько тяжелым лицом. Пожав Фролову руку, генерал Вильчевский пригласил его сесть в одно из кожаных кресел у письменного стола. На Фролова генерал поглядывал с любопытством и настороженностью, скрыть которую не мог, как ни старался.

Степенное спокойствие, уверенность в себе, внимательный и чуть ироничный прищур глаз посетителя подсказывали Вильчевскому, что перед ним человек, хорошо знающий себе цену.

– Понимая вашу занятость, – заговорил Фролов, – начну сразу о делах. Надеюсь, генерал Лукомский уведомил о моем приезде?

– Да, от Александра Сергеевича пришло письмо.

– Тогда позвольте вручить еще одно, от вашего зятя господина Извольского.

– Вы видели Александра Дмитриевича? – удивился генерал. – Где?

– В Лондоне, месяца полтора назад.

Вильчевский вскрыл конверт и углубился в убористо исписанные страницы. Прочитав, улыбаясь сказал:

– Зять и сестра рекомендуют вас отменно. Пишут, что вы оказали им поддержку. Финансовую. Как это понимать?

– Все довольно просто. Недавно господин Извольский был в весьма затруднительном положении, а сейчас на его банковском счету имеется некоторый капиталец.

– Но позвольте… Каким же образом? – озабоченно нахмурился Вильчевский: уж не хитроумная ли это попытка всучить ему через близкую родню взятку? Генерал был известен прямолинейностью и честностью.

Фролов понял, что встревожило генерала. Улыбнулся:

– Обычная финансовая операция, генерал!.. Вспомните: паническое отступление Деникина, новороссийская трагедия, крушение всех надежд и, как следствие, – откровенная паника на мировой бирже… Все русские ценные бумаги, акции, закладные, векселя, купчие стремительно обесценивались. Именно тогда ваш зять, действуя по моим рекомендациям, стал обладателем пакета акций бакинской нефтяной компании. Дальше произошло то, чего я и ожидал, – финансист должен обладать даром политического предвидения. Стало известно, что Польша готовится к войне с большевиками, что Добровольческая армия по-прежнему представляет грозную опасность для Советской России, а это могло означать лишь одно – ведущие мировые державы не смирились с создавшимся положением. Биржа чутко реагирует на политические нюансы: русские акции резко поднялись. Извольский продает свой пакет – и разница в курсе приносит ему довольно солидную сумму.