— Спасибо, — поморщился я.

Когда проводник удалился, я, задумавшись, взял со столика яблоко, надкусил его и фыркнул ядовитой кислотой.

Анна прыснула, проснувшись. Смотрела на меня веселыми и стойкими глазами:

— А вот почему он в бронежилете?

— Стреляют, наверное.

— Кто?

— Террористы, понимаешь.

— А ты их видел?

— Видел, — твердо проговорил я. — Показывали по межнациональному каналу.

— Прекрати, — поморщилась то ли от яблока, то ли от моей глупости. Если кто и террористы, то это мы с тобой, милый.

— Мы?

— Да, я и ты.

— Почему?

— Потому, что билеты у нас на самолет, — засмеялась.

… И наступил полдень, дождя уже не было, у горизонта плавали топленые солнцем облака. Поезд тормозил на каком-то диком полустанке. Внизу плыло бескрасочное мокрое поле; вдали угадывался лес. В жиже проселочной дороги увяз странный механизм, похожий на трактор. Возле него стоял человек в безмерном дождевике.

— Это мой брат, — суетился проводник в тамбуре. — Он вам поможет. Торопливо сдирал с себя бронежилет. — Передайте ему эту жилетку, черт!

— А вы уверены, что здесь безопасно? — завал я глупый и лишний вопрос. — Сколько до границы?

— Самый раз, милые мои, — твердил проводник. — Прыгайте и все будет лучше, чем думаете. Дальше поезд все равно не идет.

И мы с Анной прыгнули на гальку насыпи. Состав дрогнул и попятился в ту сторону, откуда мы приехали.

— Помогут вам! — кричал проводник, отмахивая рукой на брата.

Когда поезд пропал в полуденной синеве дня, мы медленно спустились на проселочную дорогу. Брат проводника был мрачен и глуховат. Вырвав из моих рук бронежилет, кинул его в кабину трактора, потом кивнул нам, чтобы садились.

— Как вы здесь живете? — спросил я.

— Деньги, — сказал брат.

Анна вытащила купюры и передала ему, взглянув на меня. Я понял, что мне лучше молчать, как трупу.

Через час мы въехали в странное хуторское поселение. Его жители ходили в бронежилетах. Это было поселение, где жили те, кто сопротивлялся режиму сопротивлялся с оружием в руках.

— Теперь я верю, что нам могут помочь, — проговорила Анна.

— Думаешь? — и поднял голову: небесный купол, обрамленный верхушками деревьев, отсвечивался праздничным светом. — Красиво. Кажется, нас любит небо?

— А мы любим его, — и взяла меня за руку.

Потом брат проводника привел сухожильную женщину, она была помятая и старая, как газета, но взгляд был чистым и свободным.

— Убегаете? — спросила равнодушно.

— Да, — ответили мы.

— Деньги, — протянула руку.

Анна снова вырвала из сумочки купюры, с заметной нерешительностью протянула их… Женщина усмехнулась:

— Не бойтесь! Не бывает кары, длящейся дольше жизни, — и пригласила нас в деревенский дом.

Там мы сели за длинный общинный стол и перед нами поставили чугунок с картофелем. Я взял картофелину и, обжигая десны, вспомнил, что когда-то был счастливым.

— А ты заметил, — сказала Анна, — у них нет ни газет, ни книг, ни телефона, ни радио, ни ТВ.

— У них есть оружие и бронежилеты, — заметил я.

— Счастливые люди, — вздохнула любимая. — Почему мы так не можем жить?

— Не знаю, — пожал плечами.

Тут ударила дверь — входила сухожильная женщина и мужчина. Он был в старой форме таможенной службы, поверх кителя — бронежилет. Взглянул на нас философским взглядом:

— К тирану иди с головой, возложенной как бы на блюдо, но руку, несущую блюдо, согни! Тогда голова уцелеет.

Я посмотрел на таможенника:

— А блюдо-то где?

Он хныкнул и резким, профессиональным движением вырвал из-за спины автомат. Пули с барабанной дробью рассыпались над нашими головами. (Лоб удобная площадка для барабанных палочек калибра 5,45 мм).

— Молодец, — похвалила его женщина. — Но они умрут не сейчас.

— Да? — таможенник дунул в монокль ствола. — Тогда я больше не буду.

— Позвольте, — возмутился я наконец. — Мы платим деньги, а вы…

— Зря промахнулся, — сокрушенно вздохнул таможенник. — Если бы попал, ты бы не умничал.

— Хватит шутки шутить, — проговорила женщина. — Пора идти. Или будет поздно: границу перекроют Энергетической установкой «Паутина».

— «Паутина»? — переспросил я. — Красиво.

… Мы быстро шли по лесной дороге. Вокруг пели даровитые птахи. В дальней стороне громыхал гром.

— Дождь? — спросил я у таможенника.

— Граница, — пожал плечами. — Скоро совсем дело будет плохо. Туда пути не будет, — кивнул в сторону горизонта. — Вы последние.

Через час я заметил, что Анна притомилась. Она спотыкалась и загнанно дышала. Потом присела у дерева:

— Прости, устала.

— Потерпи, — протянул руку.

— А если мы не дойдем?

— Дойдем, — и пошли по тропе, но взявшись за руки, точно дети.

Мы шли и путь наш казался бесконечным. Мы шли, пока Анна удивленно не спросила:

— А где же наш провожатый?

И услышали совсем рядом — громкую, агонизирующую автоматную очередь. И, отшатнувшись поначалу от опасных звуков, все-таки, кинулись в сторону беды. И увидели: над вязкой болотной жижей воздушные лопающиеся пузыри.

— Боже мой, — проговорила Анна. — Я не хочу умирать в болоте.

— Если мы умрем, — пообещал я, — то только в небе.

Потом мы вышли на пространство, залитое прозрачной водой. И нам казалось, что мы идем по воде. Небо над нами было беспечальным и свободным, оно отражалось в воде и казалось, что мы идем по небу.

Мы шли к лезвию горизонта и жили надеждой, что дойдем до этого горизонта.

Неожиданно увидели впереди праздничный воздушный шар. Он выплыл из-за леса, словно торопясь к нам на помощь. И мы это понимаем, и восторженно вопим, и толкаем друг друга, и бежим навстречу ему… бежим, брызгая освещенной небом водой…

Рукотворный электрический разряд, похожий на жало гигантской земноводной твари, пробивает непрочный, легковерный праздник души. Воздушный шар вспыхивает факелом и падает огненными ошметками вниз. А мы стоим и смотрим, как чадит наша надежда. Нам ничего не остается делать, как стоять и смотреть…

«Раз в году я даю себе право на скорбь,

в этот день я небесные окна закрою,

изгоню синеву,

и взойдет надо мной скорби черное солнце».