Я же считал и продолжаю считать эту книгу, тем не менее, важной; важным считаю и то, что Эдуард наконец завершил свой самый продолжительный, самый неудобный и, возможно, самый интересный труд. Может статься, я был единственным увлеченным читателем книги. Но я прочел в ней новое время, которое отражалось в зеркале времен минувших.

Туа tekij aansa neuvoo — «Работа сама поможет тому, кто ее делает», гласит финская пословица. Эдуарду тоже довелось это испытать. О своих чувствах в ходе «раскопок» он исповедовался и в письме (7.1.1997):

«Мое положение здесь теперь действительно хорошее. Каждую строчку, которую я пишу, прямо вырывают из рук и хорошо за нее платят. А я, как дурак, продолжаю работать над «Лжедмитрием». Прочитываю пять книг и пишу пять предложений. Точно так же, как делал ты с «Мастером» (Mestari (1995) — роман об Эйно Лейно). И все время боюсь, что пишу анахронизмы. Что тогда пили, что ели, какую одежду в то время носили? Были тогда уже клопы? Да. А тараканы? Нет. Стреляли уже из мушкетов? Да. Отказались ли от употребления лука в качестве еды? Нет. И т. д.

Я так устал от работы и дел в Москве, что опять начал баловаться крепкими напитками. Все больше и больше.

С Толей мы решили, что будем делать, как ты, не будем пить много лет. Прошло шесть дней.

Дети то болеют, то здоровы.

Вокруг зима. Снег выпадает килограммами.

Приезжай. Привет Антти. Если увидишь Мартти Ларву, передавай и ему огромный привет. Он очень веселый. [Приписка шариковой ручкой] Поклон Эрно!!!!!!!!!!!!

Толя сейчас здесь у меня и тоже пишет тебе что-то.

Твой Э. Успенский».

Таким Эдуард был и таким остается. Даже теплые чувства могли изливаться, хотя и сдержанно, словно завуалированно; восклицательные знаки, добавленные после «Эрно», выражают чувства яснее сотни красивых фраз. «Ах, этот такой мудрый дядя Эрношка! Приятно было бы опять с ним встретиться. Скучаю!»

Я тоже.

3

С Толей я сдружился крепче прежнего. Он писал мне даже чаще Эдуарда, исполняя свои обязанности литературного секретаря, — то есть по просьбе Эдуарда. Но еще и по собственному желанию. Толин брак с юной Таней закончился в 1994 году, и сын Юрий, тогда семилетний, похожий на отца — маленький, худенький и большеглазый трогательный мальчик, — остался на воспитании у Толи. Когда в 2007 смотришь на Юрия, серьезного 20-летнего парня, четвертый год изучающего в институте торговое право по следам отца и стремящегося в новой жизни вперед, не веришь своим глазам. Мальчишка вытянулся, помешан на компьютерах, а еще увлекается рыцарскими ролевыми играми и мастерит доспехи в своей комнате на Фрунзенской. И отчаянно и счастливо влюблен. Как это возможно? Маленький Юрий? Но приходится поверить. Из маленьких и хороших вырастают чаще всего большие и, надо надеяться, по-прежнему хорошие — именно в этом единственная надежда мира.

Так что, кроме меня, за Эдуардом присматривал и Толя. Это было нужно, по крайней мере на наш взгляд, ведь нам был даже слишком хорошо известен темперамент нашего вождя. Мы поклонялись нашему вождю, но иногда и беспокоились за него. У Эдуарда нет недостатков, разумеется, а у кого из нас они есть? Правда, терпение не относилось к числу его главных добродетелей, что, возможно, бывало заметно. Ведь об этом, наверное, уже говорили на русский лад, то есть намеками.

Терпение Эдуарда или его отсутствие действительно долгое время было одной из основных тем наших ранних разговоров, особенно когда происходило что-то неожиданное. Эдуард всегда обещал улучшить свои манеры, совершенный поступок (все равно какой) тяготил даже его самого. Но недолго. В раскаянии он тоже отличался быстротой.

В моем доме он увидел на полке книгу с фотографиями приполярных областей и тамошних жителей. На одной фотографии эскимос неподвижно сидел у края полыньи, поджидая тюленя, и текст под фотографией гласил, что он может сидеть так неподвижно часами, как образец терпения. Эдуард пришел в восторг и запомнил книгу, бывая в Финляндии, всякий раз брал ее с полки и показывал на снимок: «Вот это я или скоро таким буду: тихий эскимосский охотник…»

То-то и оно! «Тихий эскимосский охотник» сразу стал крылатой шуткой, это определение применяется и по сей день.

Но… Если бы Эдуард был в молодости эскимосским охотником, едва ли у нас нашлись бы эти общие воспоминания. Ибо тогда едва ли на свет появились Гена с Чебурашкой, Дядя Федор и десятки других персонажей, сказки, в которых было так много правды о мире — в том числе мире взрослых. Нет, Эдуард все сидел бы на месте у своей полыньи и писал новейшую версию своей первой книжки, добиваясь совершенства, как делал Жозеф Гран в «Чуме» Камю. Правда, бывало, что он начинал отшлифовывать первую фразу в своем шедевре, но на этом и останавливался. Eteenpain elavan mieli — душа живого устремлена вперед, всегда повторяла моя мать. И хотя я эту пословицу приводил уже в десятке книг, пусть она теперь будет и здесь, последний-распоследний раз. Просто в честь Эдуарда Николаевича Успенского. Однажды он мимоходом увидел мою больную, впавшую в старческое слабоумие мать и был растроган. Он осознавал ее беспомощность и вдруг снова ощутил себя маленьким мальчиком, тоскующим по любящей матери.

Толя же был и остается человеком другого склада — в том, что касается спокойствия. Толя курил трубку. Это тоже символизировало спокойствие. Сейчас и это увлечение почти сошло на нет: возраст и состояние здоровья меняют человека. Что с нами еще произойдет? Ох, Эдик, ой, Толя. Дня не проходит, чтобы я не вспоминал теперь вас обоих. Меня объединяет с Эдуардом в особенности душевное спокойствие, а с Толей и многие другие свойства характера. А также одна более практическая черта, которая все еще так заботит финляндские органы здравоохранения: потребление соли. В каком бы фешенебельном ресторане мы ни были, Толя, как и Эдик, просил соли и посыпал ею еду, прежде чем приступать к ней. Я, к сожалению, все еще — и не без основания часто — поступаю так же.

Я помню, как однажды мы сидели в знакомом «Риволи» — длинный стол в честь новой книжки Эдуарда про Дядю Федора, — и там в центре сидел, разумеется, Эдик в своей стихии. На него было обращено внимание и любопытство людей. Но заметили и Толю, который оказался напротив меня. А это произошло из-за того, что перед Толей только что поставили еду, и он тут же начал щедро солить свою рыбу. Напротив, рядом с ним, сидела доброжелательная финка, о которой на манер Мартти Нарвы нужно сказать: «Имена я забываю всегда, зато лиц никогда не помню». Женщина попросила меня перевести и сказать Толе, что такое непомерное потребление соли вредно для здоровья. Толя выслушал, взглянул на меня и сказал медленно, своим слегка хрипловатым голосом, пряча улыбку за толстыми очками в роговой оправе:

— Мы соли не боимся…

Да черт с ней, с солью, других забот хватает. Ибо чудо, что Толя вообще жив. И это связано не с его застольными привычками, а с его лояльностью. Когда Толя в свое время помогал убитому потом Щекочихину и работал его помощником в Думе, его сначала самого пытались убить. Ударили по голове во дворе дома, когда он открывал дверь, именно снова по голове, возможно, теперь даже силами бывшей его организации? Но Толя справился с этим, хотя ему и пришлось опять долго лежать в больнице. Черепно-мозговая травма, повторная. Это было, по-видимому, предупреждением Щекочихину, а поскольку тот не сдался, обеспечили его собственный уход — таким образом, что это было недоказуемо. Из жизни Эдуарда и Толи внезапно окончательно пропал ставший близким человек.