К своему ужасу, Шут вдруг заметил, что господин его плачет.

Порывшись в рукаве, Шут извлек на свет порядком замызганный носовой платок, раскрашенный в красно-желтую клетку и с бубенцами по краям. Приняв его с крайне прочувствованным, умильным выражением, герцог высморкался. Но в следующее мгновение он, вдруг опомнившись, отдернул от себя платок и с явным подозрением уставился на него.

— Уж не клинок ли вижу пред собой я? — пробормотал герцог.

— Хм-хм… Нет, господин, то мой платок, извольте приглядеться. Они немножечко отличны друг от друга. В платке не так уж много острых граней…

— Ты молодчина, Шут, — рассеянно обронил герцог.

«Все кончено, он бесповоротно рехнулся, — подумал Шут. — Сдвиг по фазе, причем четкий. С таким завихрением его скоро можно будет вместо штопора использовать — бутылки открывать…»

— На колени, мой Шут.

Шут выполнил пожелание. Герцог возложил ему на плечо руку, обмотанную потемневшей тряпицей.

— Верен ли ты мне, Шут? — спросил он. — Могу ли я довериться тебе?

— Клянусь, что до последнего вздоха буду рядом со своим господином, — сипло выдавил Шут.

Герцог приблизил к нему перекошенное безумием лицо, и Шут поневоле заглянул в налитые кровью глазницы.

— Я не хотел, — заговорщически прошипел герцог. — Меня заставили. Но я… я не хотел…

В следующий миг их уединение было нарушено. В дверном проеме возникла фигура герцогини. Вернее сказать, оба контура почти полностью наложились один на другой.

— Лионель! — рявкнула она. Шут завороженно следил за изменениями, которые претерпевал взгляд его господина. Багровое зарево безумия померкло, ушло внутрь, уступив место холодному, угрюмому сиянию, с которым Шут уже успел свыкнуться. И все же перемены эти отнюдь не означали, будто герцог поступился и крупицей своего помешательства. Ум этого человека был подобен тикающим ходикам, которые, совершив известный кругооборот, в назначенный миг выдадут обязательное «ку-ку!».

Герцог Флем выжидающе посмотрел на супругу:

— Да, мое сокровище?

— Объясни мне, что произошло, — велела герцогиня.

— По-моему, все это дело рук ведьм, — сказал герцог Флем.

— Да мыслимо ли… — заикнулся Шут и тут же прикусил язык.

Взор герцогини Флем пришпилил Шута к стене.

— Во всяком случае, не для тебя, — произнесла она. — Болваны не в ладах с дельными мыслями.

— Я — Шут, госпожа.

— Не вижу разницы, — бросила она, поворачиваясь к супругу, и грозно продолжила: — Итак, они вновь выказывают непочтительность?

Герцог развел руками:

— Как, по-твоему, я могу противостоять чарам?

— С помощью слов, — бездумно отозвался Шут, тотчас пожалев о сказанном.

Теперь августейшая чета не сводила с него глаз.

— Повтори-ка! — приказала герцогиня. От растерянности Шут даже выронил мандолину.

— В нашей… в нашей Гильдии, — проговорил он, — нам говорили, что слова подчас обладают куда большей властью, чем магия…

— Глупости, паяц! — вскричал герцог. — Слова — это только слова. Презренный набор звуков. Могучий посох, добрый меч преломят мне хребет… — герцог на миг взял паузу, смакуя рождение изречения, — но нипочем мне жалкий лепет.

— О сир, в языке есть слова, которым это под силу! — возразил Шут. — Лжец! Самозванец! Убийца!

Герцог откинулся назад, запуская ногти в подлокотники трона и заметно меняясь в лице.

— Подобные слова, разумеется, редко когда передают правду, — поспешно добавил Шут, — но они распространяются, как пожар в подлеске, от которого рано или поздно воспламенится сам…

— Верно! Верно! — вскричал герцог. — Я сам слышу эти слова! Слышу каждую минуту! — Он подался вперед. — Значит, это ведьмы! Их рук дело! — прошипел он.

— Так ведь, так ведь, так ведь их тоже можно одолеть с помощью слов, — выпалил Шут. — И ведьмам от них вовек не отмыться.

— И какие же это слова? — задумчиво вопросила герцогиня.

Шут пожал плечами:

— Старая каракатица. Дурной глаз. Глупая старая дура…

Черная бровь герцогини медленно поползла вверх.

— А ведь ты не такой уж дуралей, — заметила она. — Ты предлагаешь пустить молву…

— Именно так, госпожа, — пробормотал Шут и закатил глаза. Куда это он впутался?

— Ведьмы… — прошептал герцог в пустоту. — Скоро весь мир узнает, каковы они на самом деле. Они несут зло. Кровь… Это они своими злыми наговорами возвращают ее на мои руки. Даже наждачка ее не берет.

Очередная серия толчков застала матушку Ветровоск в лесу, когда она семенила по узкой, обледеневшей тропке. Снежный ком, незаметно соскользнув с ветки, плюхнулся на поля матушкиной шляпы.

Она пошла наперекор всем традициям. Если отбросить крайние обстоятельства — в общем, то, что случилось, — для порядочной ведьмы прогулка в разгар Ночи Всех Пустых дело неслыханное. Такое поведение бросает вызов традициям. Как бы глупы они ни были…

Выйдя на торфяную пустошь, матушка зашагала по ломким, очищенным ветрами от снега сучкам вереска. Серп луны, цепляя горизонт, подсвечивал нависшие над ним пики. Там, наверху, структура мира была совсем другой. Проникнуть в ее лабиринты отваживалась не всякая ведьма. Преобладающий ландшафт — зеленоватые глыбы льда, клинкообразные хребты, глубокие, таинственные каньоны — достался Овцепикам от того обледенения, в котором покоилась вселенная до своего рождения. В этот мир дорога смертным была заказана, и вовсе не потому, что он испытывал к ним вражду — по части враждебности он не перещеголял бы обыкновенный кирпич, — но потому, что в обращении с людьми он проявлял редкую беспечность.

Незваная гостья почувствовала на себе пристальный взор. Некий сгусток сознания, отличный от всех ей известных, уделял посетительнице немалую толику своего внимания. Матушка внимательно оглядела ледяные склоны, надеясь узреть какую-нибудь каменистую тень, возвышающуюся на фоне звездного неба.

— Кто ты? — прокричала она. — Кто ты и что тебе нужно?

Голос ее, отлетая от одной скалы к другой, пустился в бесконечную пляску. Невидимая за высоченными хребтами, сорвалась и приземлилась снежная лавина.

На пустоши, там, где летом, по-идиотски цыкая друг на друга, отсиживались в засаде куропатки, торчала каменная глыба. Она находилась примерно на стыке двух территорий, подведомственных ведьмам, хотя никакого формального разграничения ведьмы, разумеется, не признавали.

Высотой глыба приближалась к росту среднего человека, представляла собой осколок окрашенного в голубоватый цвет камня и пользовалась исключительной репутацией по части магии. Стоя в одиночку, глыба тем не менее просто не подвергалась арифметическому подсчету — почувствовав на себе чей-то взгляд, она немедленно предпринимала шаги к тому, чтобы исчезнуть из поля зрения. По способности к самоустранению глыба прочно удерживала первое место среди всех известных в королевстве монолитов.

Глыба также являлась одним из бесчисленных вместилищ магических отходов, что скапливались на Овцепиках. Зимой вокруг нее всегда сохранялась чистая от снега площадка, над которой курились какие-то непонятные пары.

Бочком уйдя в сторону и схоронившись за деревом, глыба выжидающе уставилась на матушку.

А матушка в свою очередь решила дождаться