— И что это значит? — удивилась матушка.

— Земля несчастлива. Ей нужен король, который о ней заботится.

— А откуда… — заговорила было Маграт, но матушка жестом заставила ее умолкнуть.

— И народ здесь ни при чем? — уточнила она. Лоснящаяся голова кивнула. — Значит, вот как…

— Но что… — вступила было нянюшка Ягг, однако матушка приложила палец к губам, повернулась и подошла к окну прачечной — запыленному, увитому паутиной захоронению мотыльковых крылышек и издохших прошлым летом мух.

Сочащееся сквозь наледь мутное марево извещало о том, что, вопреки всем здравым ожиданиям, на дворе занимается рассвет.

— Может, ты все-таки объяснишь нам, почему это происходит? — спросила она, не оборачиваясь. Ведь она прощупала все источники разума в этой стране…

И находилась под сильным впечатлением.

— Да я же всего-навсего демон! Откуда мне знать? То, что есть, я сказал. А «почему» да «как», нам не говорят.

— Ясно.

— Могу я теперь уйти?

— М-м?

— Пожалуйста… Матушка встряхнулась.

— А, ну да. Конечно. Вали, — рассеянно махнула рукой она. — Спасибо тебе.

Однако голова даже не шелохнулась. Она вдумчиво торчала на месте, уподобляясь гостиничному портье, который поднял на десятый этаж по лестницам пятнадцать здоровенных саквояжей, показал каждому вновь прибывшему, где находится ванная, взбил все подушки и проверил, что шторы он расправил повсюду.

— Может, спровадите меня по старинному обычаю? — взмолился он, как только осознал, что понимания он здесь не дождется.

— Как-как? — нахмурилась матушка, которая успела снова погрузиться в раздумья.

— Буду вам премного обязан, если вы изгоните меня по всем правилам. «Вали» — как-то маловато будет.

— А… Что ж, если ты так хочешь… Маграт!

— Д-да? — испуганно отозвалась та. Матушка бросила ей в руки свой меч Искусства:

— Сделаешь все как надо, хорошо? Маграт, ухватив палку за ту ее часть, которую матушка нарекла рукоятью, улыбнулась и ответила:

— Конечно. Так, минутку. Ага. M-м… Изыди, изыди, исчадие зла, кань в бездонную бездну…

Довольно ухмыляясь, голова поворачивалась из стороны в сторону, словно грелась на солнышке.

Потом она расплылась, смешалась с водой — так оплывает в пламени свечи расплавленный воск — и, уже наполовину захлебнувшись, издала прощальный презрительный клич:

— Свали-и-и-и-л-л-л…

* * *

Матушка пришла домой, когда окрестные сугробы уже окунулись в бледно-розовое марево солнца. Возвращение оказалось тревожным.

Что-то неладное творилось с козами. Под крышей глухо бормотали скворцы, клацая несуществующими зубами. Под кухонным буфетом без умолку пищали мыши.

Матушка заварила чай, отмечая про себя, что знакомые кухонные звуки раздаются сегодня чуть громче обычного. Чайная ложка, выпав из ее ладони в раковину, запустила могучее, звенящее эхо, на какое способен не всякий колокол.

Матушка терпеть не могла организованной магии — каждый раз после этого она чувствовала себя крайне неуютно или, применяя ее собственный оборот, в чужой скворечне. Матушка могла часами бродить с места на место, рассеянно предаваясь какому-то занятию, которое бросала, не сделав и наполовину. Не находя себе места, она принялась расхаживать взад-вперед по хижине.

Известно, что в иные мгновения разум, чтобы устраниться от насущнейшей из своих задач, а именно мыслительной, лихорадочно отыскивает и находит самые нелепые области приложения. Сторонний наблюдатель только подивился бы самоотреченности, с какой матушка предавалась мойке полочки для заварочных чайников, колупанию древних орехов из салатницы и выковыриванию с помощью черенка чайной ложки окаменевших хлебных крошек из трещин в половых плитках.

Кто наделен разумом? Животные. Люди. У последних, правда, он все еще бурлит и клубится, как вулкан. Разум есть и у насекомых: искорки света во мраке неразумности.

Матушка всегда считала себя экспертом по делам, касающимся разума. И полагала, что страны разумом не обладают.

Ибо, если открыть глаза на правду, страна — понятие неодушевленное, неживое, а значит, она является…

Так-так, минуточку. Некая мысль боязливо шмыгнула в матушкину голову и робкими знаками попыталась завладеть ее вниманием.

А ведь эти созерцательного вида леса наверняка наделены какой-то мыслительной способностью. Матушка разогнула спину, отрезала ломоть от зачерствевшего каравая и задумчиво уставилась на камин. Внутренним же оком она обозревала утонувшие в сугробах деревья. Так оно и есть. Просто раньше ей это не приходило в голову. Лес обладал сознанием, слепленным из бесчисленных осколков разумов, принадлежащих растениям, птицам, медведям и даже неповоротливым деревьям.

Матушка опустилась в кресло-качалку, и оно тут же принялось исправно и вполне самостоятельно раскачиваться.

Лес матушка Ветровоск привыкла считать неким ползучим существом — меттерфорически, это действительно существо, как бы выразились волшебники. Летом оно сладко посапывало, раздувая шмелиные крылышки, в пору осенних бурь молотило щупальцами и злобно стенало, а зимой сворачивалось калачиком и засыпало. Теперь же матушке все больше начинало казаться, что, будучи совокупностью разнородного, лес обладает внутренним единством, он — вещь в себе, наделенная жизнью. Как землеройка, только на другой лад.

Во всяком случае, жизнь эта протекает значительно медленнее, чем жизнь землеройки.

И это соображение показалось матушке крайне знаменательным. С какой скоростью может биться сердце, обслуживающее такую жизнь? Один раз в год? Пожалуй, и вряд ли чаще. А после лесу снова приходится дожидаться яркого солнышка да длинных деньков, когда еще одна чудовищная систола впрыснет миллионы галлонов животворных соков в лесные артерии.

Вдруг матушка прикусила губу.

Только что ей на ум пришло неслыханное ранее слово — «систола».

Кто-то незваным гостем явно залез к ней в голову.

Кто-то — или что-то.

Нет, сама она подумать подобное просто не могла. Значит, кто-то думает посредством нее…

Матушка вперила взгляд в пол, надеясь таким образом сохранить власть над собственными мыслями. Однако она чувствовала, что ее голова остается прозрачной, как только что вымытый стакан.

И тогда матушка Ветровоск решительно подошла к окну и отдернула занавески.

Они сгрудились на белой проплешине, которая в более теплое время года служила матушке лужайкой при доме. И каждый из них от мала до велика сверлил ее взглядом.

Спустя пару минут дверь парадного входа отворилась. Такое событие не случайно заслуживает особого упоминания — дело все в том, что матушка, подобно большинству обитателей Овцепиков, предпочитала пользоваться исключительно черным ходом. Живя в Овцепиках, вы задействовали переднюю дверь лишь три раза в жизни — причем каждый раз вас несли.

Дверь матушкиного дома открывалась медленно, натужными скачками и грузными, с одышкой, приземлениями. Сугроб, привалившийся к ней с улицы — отчего с каждой зимой дверь все глубже проникала в дом, — расцветился блестками облупившейся краски. На полпути к достижению цели дверь намертво заклинило.

Не без труда протиснувшись в скромных размеров щель, матушка ступила в дотоле девственно белый сугроб.

На голове у нее красовалась остроконечная шляпа, а плечи были