Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так или иначе ушлый коммерсант получил желаемое.
– Договорились! – выпалил я, пока странный туземец не передумал брать старый нож взамен за соучастие в убийстве. Должно быть, в его первобытном краю человеческая жизнь совсем не ценилась.
Наверное, для того чтобы я не подумал, будто продешевил, Кутх обвел нас пристальным взглядом и остановил его на мне.
– Тебе опасно ходить за уньрки, пока на тебе лежит проклятие, – объявил он.
Я похолодел.
– На мне?
– Ты проклят, – подтвердил Кутх. – Ты приносишь несчастье.
– Какое несчастье? – только и смог проблеять я. Мозги переклинило.
– Неудачи и беды преследуют тебя, не заметил? Дела сначала идут хорошо, а потом горе. Беды растут. Они тебя скоро погубят.
– Когда, – выдавил я, – это произойдет?
– Скоро, если не снять беду, – черные глаза Кутха смотрели в упор, гипнотизировали. – Тебя прокляла баба со злым языком, которая портит людей грязным словом.
– Это кто тебя так, Ильюха? – с насмешкой вклинился в наш торг Слава, и от его добродушного тона на душе полегчало.
Кутх сразу отвел глаза.
– Баба без дома. Ты пролил кровь, и на крови получаешь возмездие.
Гольдберг таращился на меня через очки с растерянностью и испугом, а Слава с интересом и любопытством.
– Ты сам должен знать, – добавил Кутх.
– Цыганка. – В памяти всплыла сцена, как я отбиваюсь от бешеной стаи лопатой, тыкаю злобной дуре в живот и через платье проступает кровь, а самая старая цыганка рычит на своем темном наречии и с руганью возвращает украденные деньги. – Что вы хотите получить за это?
– Свитер из шерсти мамонта, – хищным вороном выкружил все мои сибирские трофеи Кутх.
Его решительно не интересовали деньги.
* * *
– Что-то я ни хрена не понимаю, – помотал башкой корефан. – Кто кого сегодня развел?
Мы ехали готовиться к охоте на уньрки. Уже опустился мрачный сентябрьский вечер. В салоне, освещенном зелеными огнями приборной доски, было удивительно уютно. Мягко подвывал движок на прогазовке, да мерно пощелкивали поворотники, когда Слава шел на обгон.
– Вот, – назидательно молвил я, – налицо столкновение культур! С присущим оному разногласием в системе ценностей.
– Чего?
– Нашему дальневосточному знакомцу настолько понравилась финка, что он готов пойти на убийство ради обладания ею, а человеческая жизнь для него – тьфу и растереть. Тем более что Лепяго и не человек вовсе, а какой-то вурдалак, по его словам.
– Чукчи, они на всю голову ушибленные, в натуре. Правильно про них анекдоты рассказывают.
– Иван Сергеевич, вообще-то, не чукча, а нивх, если я правильно понял.
– Какая, на хрен, разница?
– In re[28]разница есть. Это два разных народа, каждый из которых считает себя настоящими людьми, а всех чужаков неполноценными, близкими к животным.
– Вроде как фашисты?
– Ты тоже чукчей за людей не считаешь, а они не считают за людей нас. Признание – это очень древний культурный феномен. Механизм его крайне сложен и практически не поддается изменениям. Ни у чукчей, ни у фашистов, ни у австралийских аборигенов.
– Фашисты же вообще были гады и беспредельщики!
– Ты, как эсэсовец, тоже педерастов за людей не считаешь и из одной посуды не станешь с пидором есть.
– Ильюха, они же в очко жарятся!
– Видишь, основание для культурного неприятия более чем серьезное.
– По всем понятиям тоже серьезное основание. Воры узнают, не простят.
– С евреями примерно та же картина.
– Ну, ты сравнил! – хмыкнул Слава, потом вдруг замолчал и через некоторое время добавил: – Хотя, в общем, да.
– Культурная пропасть, созданная евреями, чтобы не ассимилироваться с народами, среди которых они жили, со временем вышла им боком. Научить людей терпимости очень сложно. В цивилизованных странах пробуют, но без особого успеха. Чужаков везде не принимают. Даже деревенские не понимают городских.
– Блин! Это сколько же нам открытий чудных готовит просвещенья дух! Ешкин ты кот! – Корефан резко крутнул рулем, чтобы не врезаться в «хонду» с белокурой барышней, решившей вдруг сманеврировать. – Хорошо, что здравый рассудок не все потеряли.
– Вот-вот, Слава, неприятие всего инородного очень сильный фактор. Скорее лев возляжет рядом с ягненком, чем за одним столом воссядут иудей, фашист и гомик.
– Да ладно! В новостях только их и видишь. Сидят рядышком и за мировую интеграцию трут.
– Гм… Ну, есть изменения, – пробормотал я. – Хотя это только политики, что с них взять?
Слава подвез меня к парадному. Ему очень хотелось посмотреть на Лепяго. Мы вылезли и стали оглядываться. Нелепой фигуры с капюшоном не приметили, зато позади зажглись фары, высветив нас, как зайчишку на дороге. Машина катила, горя желтым взглядом из-под насупленной морды.
«Волга»! – определил я и заметил передний номер Е 676 ТТ.
– Слава, фашисты!
Мы нырнули в тачку.
– Они за деньгами приехали!
– Понял. – Корефан со второй передачи рванул по двору, теплый движок позволял такие выкрутасы. – Неохота через край борщить, а чувствую, борщануть придется.
– Ты что удумал? – забеспокоился я.
– Не ссы, Ильюха, все будет путем. Где мы, там победа!
– Где мы, там война, – вздохнул я.
– Никто, кроме нас! – изрек Слава очередной девиз ВДВ и так жизнеутверждающе заржал, что я приготовился к бойне.
Он притормозил перед выездом на Светлановский проспект. Трискелионовская «Волга» тоже остановилась.
– Только не здесь! – Выходки с гранатой в кафе мне хватило, чтобы понять беспредельную глубину отмороженности афганца. – Нечего в моем дворе Бабий Яр устраивать! Всю жизнь в тайге отсиживаться – ну его на фиг!
Отговаривать корефана было бесполезно. Заматерелый милитаризм и просушенные в боях мозги двигали Славу на подвиги. Да только подвиги в России зачастую уголовно наказуемое деяние. Друган это уже испытал на своей шкуре, но не вразумился и на все удары судьбы отвечал ударами по ней же. Меня этот оголтелый подход не устраивал, к тому же по стрельбе во дворах я был у здешних ментов первый подозреваемый.
– Давай их в лес лучше вытащим, – предложил я.
– В лес? Можно и в лес. – Слава пропустил транспорт и выехал на проспект. – Тебе в какой?