…надо заткнуться и уйти.

Язык-помело, если не хуже. Ей ведь не пятнадцать. И не двадцать даже. Взрослый человек, а ведет себя… не так, как должна бы. С чувством собственного достоинства. Сдержанно. И вообще иначе.

В кого она такая, неправильная, уродилась?

И зачем надо было в зеркало заглядывать, висело себе и висело. Пыль собирало. А тут вдруг подвернулось. Тощая. Желтокожая. Лысая почти… кошка лишайная. Ну и кому какое дело? Она лучше ужином займется, вернее, судя по времени, завтраком.

Разжечь плиту. Достать кастрюлю… готовить Меррон так и не научилась, хотя сейчас из продуктов в наличии были пшенка, масло и мягкий ноздреватый хлеб, который пах не хлебом, а глиной. И еще к зубам прилипал. Зато в фарфоровый чайник Меррон сыпанула трав — мелисса, душица и мята. Щепотка чабреца и липовый цвет, прошлогодний, но еще ароматный.

Листья смородины. Вишневые веточки.

И полотняный мешочек выпал-таки из рук. Да что с ней творится сегодня?

Это от переутомления. Определенно.

И от страха. Нормально бояться смерти, пусть и не своей, но… Меррон не хочет, чтобы Сержанта забрали «до выяснения». Ей случалось работать с людьми, у которых «выясняли» и сочли «не представляющими угрозы».

Повезло.

А штаны Сержанту пришлись впору, ну почти — коротковаты слегка. Рубашка же оказалась мала, и Дар набросил на плечи полотенце, еще то, от Летиции оставшееся, с бахромой.

Осмотрелся. Присел у плиты. Кивком поблагодарил за завтрак — или все-таки ужин? — указал на место напротив. И к еде не прикоснулся, пока Меррон не села.

Ей же хотелось сбежать и запереться. Лучше всего в шкафу.

Ели. Неторопливо, словно оба опасались, что когда трапеза закончится, нужно будет что-то делать, но оба не знали, что именно. Избегали смотреть друг на друга. А тишина угнетала.

— Меня док научил травы для чая смешивать. И вообще травы смешивать. Он сейчас в Городе. Вы ведь встречались? Нет?

Голос испуганный, детский какой-то.

— Он женился. Это его дом. Точнее, его жены, но теперь выходит, что его тоже. А мне вроде бы как на время… и я вот живу. Здесь. Присматриваю.

Кивок.

— Док сказал, что лучше будет, если все станут думать, что я… в общем, он сказал, что я его племянник. И ученик тоже. Точнее был учеником. А теперь вроде как сам могу лечить.

…только все равно вышло не так, как хотелось Меррон. Ей казалось, что она — талантлива или почти даже гениальна, но этого мало. И у нее не всегда и не все получается. А другие, те, кто учился при гильдии, посматривают на Мартэйнна свысока. Сельский доктор.

Недоучка.

И разрешение его получено, честно говоря, лишь потому, что сейчас любые доктора нужны. Особенно такие, которые не задают ненужных вопросов.

Мытье посуды в холодной воде здорово отвлекает от посторонних мыслей, конечно, если за тобой при этом не наблюдают.

— А… у тебя все хорошо? — Меррон спросила, чтобы не молчать и, обернувшись, едва не выронила тарелку. Зачем так подкрадываться?

И подходить настолько близко?

— Я рада, если все хорошо и… и ты же здесь по делам?

Что-то в нем изменилось. Он прежний, но другой. И все равно прежний. Волосы мокрые, ежиными колючками. Так и тянет потрогать, Меррон руки сунула в подмышки, чтобы искушению не поддаться.

— И давно?

Пожал плечами.

— Насколько давно?

Задумался… что произошло, что он не может говорить? Наверняка, что-то плохое, хуже, чем с Меррон.

Сержант раскрыл ладонь.

— Пять? Пять дней?

Покачал головой.

— Недель? Нет? Месяцев? Ты здесь пять месяцев?

Кивнул, как показалось — виновато.

И тут Меррон поняла. Пять месяцев назад… середина зимы… ощущение, что за ней наблюдают. И что наблюдающий находится рядом. Иногда уходит, но всегда возвращается. Она решила, что это — Терлак или кто-то из его друзей. Пыталась разглядеть, кто именно, а выходит…

— Ты все это время следил за мной?! Ты… ты…

Пощечина получилась звонкой, и Меррон сразу же стало стыдно.

— Извини, пожалуйста… я просто…

…ну вот не хватало еще слез для полного счастья. Надо вдохнуть глубоко и успокоиться.

— Стой. Не уходи. Точнее, если хочешь, то уходи. А если нет… я просто… понимаешь…

Как понять, если она не в состоянии это объяснить. Ничего. Отдышится. Найдет слова. Или хотя бы попробует, чтобы по-честному.

— Док сказал, что ты придешь. Я не ждала. Если чего-то долго ждать, а это не происходит, тогда разочаровываешься. И лучше уж как есть, только… — ох, все равно ерунду говорит. — Это из-за госпиталя. Каждый день кто-то умирает… или вот новых привозят. Искалеченных. Таких, которым нельзя помочь. И они прямо там, на столе… ты пытаешься что-то сделать, а без толку. И я боялась, что однажды вот так тебя привезут. Или не привезут, а ты просто… по дороге… мне рассказывали, сколько их по дороге. И в канаву. Даже не хоронят. А ты… ты все это время рядом был.

Получилось выдохнуть. И кулаки разжать — не хватало опять его ударить, он же не виноват в страхах Меррон. С ней вообще в последнее время неладно.

Но вопрос задать она может.

— Почему?

Сержант взял ее руку, провел большим пальцем по ладони… ну да, немного поцарапанная. Ничего страшного. Заживет.

— Не понимаю…

Понимает. Нельзя не понять, когда твою ладонь прижимают к груди и не отпускают, заставляя слушать обезумевшее сердце. И надо бы что-то ответить. Он ведь ждет ответа, а Меррон не знает, что именно сказать. И поддавшись соблазну, касается колючих волос.

Но все равно сбегает.

Удержать не пытаются.

Говорят, что добро побеждает. Узнать бы — с каким счётом?

Риторический вопрос.

— Не сердись, деточка, — в зеленом камзоле с заплатами на руках Магнус походил на престарелого Робин Гуда. Я пыталась понять, сильно ли он изменился.

Постарел.

И лысина разрослась, а в рыжих волосах изрядно седины. И взгляд усталый, потухший, такой бывает у людей, которые держатся на одном упрямстве. Но Магнус хотя бы не избегал меня. Вот Урфин держался в отдалении, и мне случалось ловить его взгляды, какие-то совсем уж недружелюбные. А если случалось заговорить, то держался он отстраненно, вежливо.

Чужой человек.

И я, наверное, чужая.

Разговор этот состоялся на седьмой день пути, когда я сама поняла, что дальше не могу молчать.