Высокое крыльцо совсем близко. Я отметил, что отразился в зеркальном боку летающей лодки, – ну и черт с ним…

Все. Я был возле нижней ступеньки из темного камня, казавшейся, как и вся лестница, чисто подметенной. По бокам входной двери два больших высоких окна, а на втором этаже окон целых пять, и из любого я виден как на ладони… если только у окна кто-то стоит…

Ползти вверх по лестнице было бы вовсе уж нелепо, и я поднялся на ноги, встал во весь рост. Как и следовало ожидать, окинув себя быстрым взглядом, убедился, что порядочно изгваздался в земле и траве, но не следовало тратить время, чтобы отряхиваться. Я не к теще на блины пришел, да и нет у меня тещи. Если все закончится удачно, будет время почиститься «волшебной палочкой», а если нет – никого не будет волновать мой испачканный дворянский наряд, и в первую очередь меня самого…

На цыпочках поднялся по лестнице, самая обычная дверь с самой обычной ручкой, большой и затейливой, – ну конечно, дело рук человеческих, как и сам замок. Держа секиру в правой руке, потянул ручку левой – и дверь открылась без малейшего скрипа. За дверью обнаружилась обширная прихожая, где на стенах в обилии висели былые охотничьи трофеи – мохнатые головы рогатых и клыкастых зверей, распластавшие крылья чучела птиц, судя по когтям и клювам, хищных. Ватаки их не убрали, ничего своего сюда не привнесли, сразу видно – то ли им было все равно (это ведь не жилое строение, а что-то вроде узла связи), то ли прихожая отвечала их чувству прекрасного, если таковое у людоедов имелось. Эстеты, мать их так. Еще друг бравого солдата Швейка старый сапер Водичка разъяснил, кто такие эстеты, все поголовно…

В прихожую выходило две двери – одна прямо передо мной, другая в боковой стене, – и я на миг остановился в раздумье, соображая, какую быстренько выбрать. Та, что передо мной, была выше и шире, выглядела более роскошно – без сомнения, ею и пользовались сгинувшие тридцать лет тому благородные господа охотники. А вот боковая очень уж походила на ту, какой пользуются слуги, – в прихожей дома Знахаря из почти такой же вышел его комнатный лакей. Логично предположить: поскольку ватаки чувствуют себя здесь панами, они и обитать должны на господской половине…

Так что я шагнул к высокой двери, опять-таки сторожко, на цыпочках, взялся за вычурную ручку, отметив мимоходом, что бронза хорошо начищена…

Сбоку почти бесшумно открылась вторая дверь, и тут же раздался громкий удивленный возглас…

Я резко развернулся в ту сторону, держа наготове секиру, – и буквально остолбенел в нешуточном удивлении.

Не было никакого отвратительного чудовища – а ведь примерно такой образ сложился у меня в голове после признаний Грайта. Передо мной стоял самый обычный человек. Никаких просторных рукавов и опущенного на лицо капюшона мантии. На нем был самый обычный кафтан и штаны без стрелок, чуточку непривычного фасона, но ничем особо не отличавшиеся от тех, что я видел на постоялом дворе и в городе. Желтые кожаные башмаки, широкий матерчатый пояс с затейливой большой пряжкой, смахивающей на золотую. Непокрытая голова. В руках ничего, что могло бы сойти за оружие, а на поясе – ни кинжала в ножнах, ни кобуры, вообще ничего.

Но главное – лицо! Добродушная, румяная, толстощекая, ласковая физиономия Деда Мороза с новогодней открытки, разве что без бороды, но с красивой седой шевелюрой, напомнившей мне Знахаря. Казалось, такой человек только и делает, что переводит старушек через дорогу, тетешкает на коленях внуков, а в жизни и мухи не обидел…

Все это в мгновение ока пронеслось у меня в голове и прочно отложилось в памяти – человеческая мысль, давно известно, быстрее молнии… На лице у него застыло безмерное удивление, не чета, наверное, тому, что испытал я. Однако я уже опомнился, напомнил себе, что Зло может выступать в разнообразнейших обличьях, в том числе и надежно маскирующих до поры до времени его нутро, – а вот ватак (кто же это еще?) не мог оправиться от изумления, быть может, самого сильного в его жизни…

Он неуверенно – именно неуверенно! – сделал три шага вперед и, кругля добрые, внимательные глаза, спросил:

– Кто ты такой и как сюда попал?

Я прекрасно понял каждое слово – ах да, вигень… Промедление, в полном соответствии со старой пословицей, было смерти подобно, и я, чувствуя, как на смену удивлению приходит ярость, сказал:

– Да вот проходил мимо и решил заглянуть в гости…

Удивление мало-помалу исчезало с его лица – оно оставалось добрым и душевным, но я звериным – или охотничьим – чутьем ощущал, что он овладел собой. И хладнокровно прикинул, куда бить.

И тут… От ватака словно хлынула волнами, то ослабевая, то усиливаясь, несказанная доброта, благожелательность, сочувствие, дружеская теплота. Твердое намерение без колебаний его прикончить вдруг показалось чем-то таким противоестественным, мерзким, извращенным, что я ощутил рвотный позыв, и державшие древко секиры пальцы стали вялыми, непослушными…

Нужно было бороться, но я не знал как…

Словно неким озарением перед глазами возник образ: зажаренный человеческий младенец на большом блюде, в окружении гарнира из какой-то зелени, и ватак, по-прежнему с добрейшим лицом, нацеливается ножом и вилкой…

Наваждение моментально схлынуло, я шагнул вперед, широко размахнувшись, и вогнал секиру меж шеей и плечом, словно обрушил колун на неподатливое полено.

Он испустил тоненький крик, напомнивший мне вопль подстреленного зайца, шагнул назад и повалился навзничь, скребанув затылком по двери. Густым фонтанчиком хлынула зеленая кровь.

Не теряя времени, я попытался вытащить лезвие – но оно застряло крепко, будто топор в узловатом полене. Без тени каких-либо человеческих чувств я уперся сапогом ему в грудь (почувствовав подошвой конвульсивные содрогания), ухватил обеими руками древко и вырвал наконец лезвие, отчего зеленая кровь забила сильнее.

Легонький скрип за спиной!

Проворно обернулся. В распахнутой двери стоял второй ватак, в одежде того же фасона, только не светло-синей, а зеленой, с лицом не вполне похожим на первого, но так же исполненным невероятной доброты.

На сей раз я не собирался давать ему время, зарычав что-то непонятное мне самому, кинулся вперед. Жалобно пискнув, словно попавшая в капкан крыса, ватак повернулся и побежал прочь. Догнав его в три прыжка, я вогнал секиру ему в спину, а когда он повалился ничком, дернул секиру на себя, и она поддалась гораздо легче.

Огляделся, готовый ко всему. Стояла тишина, лежавший передо мной ватак еще слабо трепыхался, а вот второй уже лежал неподвижно в немаленькой луже зеленой крови. Итак, это не злые духи, не неуязвимые демоны, – создания из плоти и крови, которых нетрудно убить.

Коридор, где я оказался, был широкий, высокий, но не такой уж длинный. Справа – четыре невысоких двери, и еще одна побольше и повыше – в конце коридора, слева – два стрельчатых окна, выходивших на равнину с протянувшейся вдали Изгородью. Прикинув размеры охотничьего домика, не такого уж и большого, в один этаж, я пришел к выводу, что все его внутреннее устройство как раз и ограничивается тем, что я вижу.