Кивнув, я ответила, выразив благодарность за приглашение и чудесный прием, и передала ему подарок.

– Примите в подарок от Черчиллей.

Когда русский лидер открыл коробочку с золотой чернильной ручкой, я произнесла те самые слова, что Уинстон попросил меня сказать Сталину.

Когда я закончила, он молча смотрел на меня нескончаемую минуту. Мои нервы начали сдавать при воспоминании обо всех этих слухах о пытках в застенках Кремля, которые доходили до нас эти годы. Я смотрела, как он кладет ручку на край стола и, в конце концов, говорит:

– У меня есть свой письменный прибор.

Что значил это смутно зловещий ответ? Я заподозрила, что отношения Москвы и Лондона ухудшились еще сильнее с тех пор, как я получила последнее сообщение от Уинстона, который в любом случае был сильно ограничен в сообщениях, поскольку моя почта просматривалась. Меня начал охватывать страх. Может, русские и союзники нам в эти последние дни войны, но наверняка не друзья. Я не ответила, я не знала, что сказать. Непонятно, что в будущем ждет Британию и Россию.

– Благодарю за ваш визит, миссис Черчилль, – кратко сказал, наконец, Сталин, затем кивнул охраннику, который тут же выпроводил меня из комнаты.

Его охрана вывела меня наружу и вместе с Грейс и Мейбл отвезла прямо к ждущему нас отлично оборудованному поезду, который повезет нас по России, чтобы показать места, которым помог наш фонд, начиная с Москвы и потом Ленинграда. Хотя от разговора со Сталиным меня пробрала дрожь, приветствия простых русских людей и их благодарность Фонду помощи России согрели меня, когда мы покинули перрон. Я не могла понять причины этой разницы, разве что сказалось личное отношение Сталина к моему мужу.

Наш поезд следующие несколько недель делал много остановок как в городах, так и в деревнях. Мы посетили разрушенный город Сталинград. Мы проехали через большую площадь с обелиском в центре, и я спросила миссис Кислову, переводчицу, назначенную нам Всесоюзными обществом культурных связей с зарубежными странами, предположив, что это какой-то исторический памятник.

– Это братская могила, здесь похоронены тысячи горожан, погибших при защите города от фашистов, – объяснила она, когда мы проезжали мимо домов, скорее укрытий, которые люди строили из обломков, затем сказала: – Мы приехали.

На этот день был запланирован наш визит в детский дом, где, как сказала нам миссис Кислова, мы увидим много оборудования и материалов, которые профинансировал наш фонд. Мы с Грейс и Мейбл шли по развалинам к внушительным дверям госпиталя со следами пуль, который, как сказала миссис Кислова, был специальной целью для бомбардировщиков Люфтваффе.

Грейс, обычно тихая, спросила, распахнув глаза:

– Фашисты целенаправленно бомбили детскую больницу?

Наша переводчица решительно кивнула и ответила:

– Чтобы сломить наш дух.

Когда мы вошли в холл, вдоль стен в вестибюле и коридоре стояли дети. Раненые восьмилетние мальчики, сражавшиеся в партизанах, стояли рядом с шестилетними девочками, которые дрожали при виде незнакомых лиц. Дети без рук, дети с тяжелым кашлем, дети с кровоточащими ранами, дети без глаз или ушей. И еще были дети, не способные стоять. Многие лежали в рядах кроватей, большинство апатичные или без сознания.

– Большинство этих детей не выжили бы без вашей помощи, – перевела миссис Кислова слова директора больницы. – Тем более что у многих родители погибли.

Со слезами, бегущими по щекам, я смотрела на самых ужасных жертв войны, чьи бездонные раны мы помогли лишь перебинтовать.

Мы с Грейс и Мейбл еще не успели оправиться после посещения детской больницы, когда на следующей станции я вижу мистера и миссис Молотовых. Что они тут делают? Мое сердце начинает бешено колотиться. Что-то случилось с Уинстоном? Но тогда тут был бы британский посол или Аверелл, сказала я себе.

Их помощник, русский военный офицер, первым зашел в поезд и о чем-то оживленно поговорил с нашей переводчицей. Они достигли какого-то соглашения, и затем в поезд зашли Молотовы. Миссис Кислова почтительно кивнула им, и я встала и сердечно поприветствовала их, когда они вошли в мое купе. Но лицо Молотова было мрачным.

– Мы принесли дурные вести, миссис Черчилль. Президент Рузвельт скончался, – сказал он.

Рузвельт? Мертв? Это было невозможно осознать, хотя Уинстон сказал мне, что тот выглядел очень больным во время Ялтинской конференции, лицо его было серым, с запавшими глаза. Пусть я и испытывала некоторое время неприязнь к американскому лидеру, я была благодарна ему за ту роль, которую он сыграл вместе с нами в этой ужасной войне, и я не могла представить новый мировой порядок без него. Как там Элеонора, думала я. И что важнее для меня – как там Уинстон?

Позже в этот же день я связалась с Уинстоном по телефону из нашего отеля, и вместе мы набросали письмо Сталину, которое, как он надеялся, также появится и в русских газетах. Но ничто не могло притупить тот шок и горе, которые, как я знала, он испытывал. Несмотря на недавние козни Рузвельта, верность ему Уинстона была непоколебима. Он просил меня продолжить поездку, поскольку необходимо предпринять любые усилия по налаживанию британско-русских отношений, так что мы продолжили.

Только когда мы окончательно возвращаемся в Москву, меня начинает тянуть домой, на сей раз по более радостной причине. Британское посольство прислало мне в отель через своего представителя сообщение, что Муссолини был схвачен и казнен антифашистами, а за этим последовало самоубийство Гитлера. Когда Германия окончательно сдалась 7 мая, стремление вернуться домой стало непреодолимым. Несмотря на то, что я не могла вернуться в Лондон вовремя, чтобы отпраздновать День Победы в Европе, что очень меня расстраивало, я составила жесткий график возвращения в Лондон, к Уинстону.

Совершенно фантастическим образом я все же провела День Победы с Уинстоном. 8 мая Грейс, Мейбл и я собрались в британском посольстве вместе с послом, его женой, Авереллом и дипломатическим корпусом, и мы прослушали речь моего мужа, вещающего о победе и свободе по радио из Лондона. Хотя нас разделяли тысячи миль, и я не могла видеть, как он объявляет о победе перед палатой общин, и я не могла видеть тысячи людей, приветствовавших его на Парламентской площади, я ощущала, что держу его за руку, празднуя нашу победу.

Но когда мы вышли потом на улицы Москвы, и я поговорила о победе с русскими дипломатами и нашей переводчицей, я начала понимать, насколько различаются наши взгляды на войну и прекращение огня, и я поражалась, насколько по-разному одни и те же события могут восприниматься разными людьми. Как не