Слова редактора все продолжали звучать в ее сознании, пока Анна шагала по мягкому ковру коридора к лифту. Слышать их было странно, особенно от женщины, чья безжалостность вошла в легенды.

Анна нажала кнопку вызова и ждала. Джульетта, конечно, была права: подарки в посылках очень многое для нее значили, как и намерения Бена. Но если эти два пункта были связаны общим планом по созданию статьи, то какое они имели значение?

Лифт открылся, и Анна шагнула в кабинку. Взгляд непроизвольно упал на браслет из ракушек и отполированного морем стекла, который она утром надела почти бессознательно. Из всех подарков именно эту посылку она меньше всего понимала, но нехватка значения компенсировалась воспоминанием о том, как она собирала браслет. Возможно, в этом и был главный смысл: посылки служили началом, отправными точками, важнее было то, что она с ними делала.

Лифт мягко зазвенел, останавливаясь. Анна резко очнулась от мыслей, взглянула наверх и обнаружила, что спустилась до третьего этажа. Она шагнула назад, когда лифт открылся, ожидая увидеть толпу людей из редакции, но лифта ожидал только один человек.

Худший из всех.

– Анна! Я…

Она инстинктивно нажала кнопку закрытия дверей, но Бен успел рукой остановить двери. Он запрыгнул в лифт, и двери запечатали их внутри.

– Нет, прости. Не в этот раз. Нам нужно поговорить.

Даже оказавшись в западне, Анна не растеряла решимости.

– Не нужно.

– Анна, прошу тебя… Я с ума сходил…

– А я – нет?

– Я подобного не предвидел.

– Не сомневаюсь, – резко выпалила она. – Не сомневаюсь, что ты собирался выйти из ситуации без единой царапинки. Вот только не рассчитал, что появится моя мать и испортит тебе вечеринку.

Оказалось, что Шенис описывала журналиста вполне верно: бледный, с темными кругами под глазами, в сине-белом освещении лифта он напоминал призрака.

– Это нечестно. Я не мог знать…

– Нет, не мог. Не мог узнать за то короткое время, которое изволил потратить на меня, прежде чем напечатать статью. Потому что, Бен, если бы ты постарался хоть что-то узнать обо мне, ты мог бы понять, на что способна моя мать. Вот только моя жизнь была для тебя не важна, так ведь?

Лифт остановился на втором этаже, но Бен ударил рукой по кнопкам, не позволяя ему открыться и впустить еще кого-то.

– Я знаю, что ты злишься на меня, и мне жаль, что статья вышла в такой неподходящий момент. Но я не пытался познакомиться с тобой только ради дешевой истории. Я проводил с тобой время, потому что сам этого хотел.

– Я не могу сейчас это слушать.

– И все же послушай! Время было неудачным, но инициативу проявил не я. Все, что я говорил тебе, было правдой, Анна. Ты мне доверяла, ты имела право… Ладно, я понимаю, что теперь ты мне не поверишь, но я не лгу!

Когда лифт продолжил свой плавный спуск, он снова заговорил, уже тише:

– Я совершил ошибку, огромную ошибку. И не горжусь тем, что сделал. Я только прошу – не надо меня ненавидеть. Я еще столько могу для тебя сделать, Анна. Я могу все исправить…

– Я так не думаю. – Сердце при этом признании едва не разбилось на части: произнесенные вслух слова сделали эту истину чудовищно реальной. – Ты причинил мне боль и предал мое доверие. С этим я смириться не смогу.

И, поскольку им больше нечего было добавить, ни Бен, ни Анна не сказали друг другу ни слова, пока лифт преодолевал последние метры до первого этажа. Когда двери раскрылись, Анна вылетела из него пулей. Она не оглядывалась – не могла. Бен не пошел за ней, не окликнул. В той же тишине она собрала свои вещи и ушла. Выглянув из-за угла, прикрывавшего от улицы служебный вход, она заметила прессу у фасада и Теда, который отвлекал репортеров, прикрывая ее побег.

«Все кончено, – говорила себе Анна, торопясь прочь. – Бен навсегда вычеркнут из моей жизни».

Дорога домой в увеличившемся к вечеру потоке машин миновала незаметно. Анна не видела и не слышала едва ползущих по обе стороны от автобуса автомобилей и резких гудков, которыми нетерпеливые водители пронизывали воздух. Время словно двигалось от кадра к кадру, образы пассажиров проступили в ее сознании, только когда шум улицы остался далеко позади. Голова раскалывалась, ярость, с которой она набросилась на Бена, оставила только боль в том месте, где раньше водились мысли.

Автобус притормозил, и она поднялась, устало и медленно, а затем вместе с небольшой группой пассажиров вышла на своей улице. У кофейни «Рассыпь бобы» она остановилась, размышляя, стоит ли войти, решила, что не стоит, и зашагала к Уолтон Тауэр. Ее ждала постель, и Анна подозревала, что, оказавшись в своем безопасном гнездышке, останется в нем, пока ее силой не вынудят выйти наружу.

Мне не нужно никого сегодня видеть. Я просто хочу спрятаться… Но кое-кто уже ждал Анну Браун, прислонившись к двери ее квартиры, с полупустой бутылкой виски «Джемесон», с серебряными браслетами на руках.

– Во-о-от о-она! Моя малышка Ан-на…

Слов просто не было. Анна могла лишь потрясенно смотреть на свою мать.

– Эн, все пошло неправильно! – заныла Сенара, оставляя длинный блестящий след на рукаве кожаной куртки, которым вытирала нос. – Мне понадобилось еще немного денег, а они не дали. Назвали меня плохой матерью, ты видела? Написали утром в паршивой газетенке, словно это правда. Словно они что-то знают.

– Ты должна быть в Корнуолле.

– Теперь припоминаю. Я думала, что справлюсь со всем, да? Вот такая я ду-у-ура.

– Я посадила тебя в такси до вокзала. Почему ты не села на поезд?

– Решила остановиться в том расфуфыренном отеле. Ты б видела их лица, когда я расплатилась наличкой! – Ее плечи затряслись от хрюкающего смеха. – А я заставила их приносить мне в номер шампанское и икру. Я была как королева!

Невероятная женщина! Сенаре Браун мало было того, что она предала свою дочь и разрушила ее мир, она пришла еще и поглумиться над своей жертвой.

– Отправляйся домой.

– Не могу.

– Ты не можешь здесь оставаться. Я не хочу тебя здесь видеть, понимаешь?

– Вот всегда ты кричишь на мать, да, дочка?

– Мама, ты продала ложь обо мне в национальную газету! Думаю, это дает мне право кричать на тебя.

Сенара состроила гримасу и руками показала крокодилью пасть, как брат Анны делал в детстве, когда дразнил ее за то, что она слишком много говорит. Анна, свирепея, оттолкнула ее с дороги, чтобы открыть дверь.

– Н-н-нет, Анна, мне же нужна твоя помощь, – запротестовала Сенара, снова втискиваясь поперек двери, чтобы преградить Анне путь. Холодные пальцы похлопали дочь по щеке. – Ты же хорошая девочка, все так говорят. Ты не позволишь своей бедной старой мамочке замерзнуть на улице.