разрешите, — сказал мужчина, нам бы только вещи поставить. Ведь не будет же она до самых праздников жить! Смешно!

— Право, не знаю. Доктор сказал, что она может долго прожить.

— Ручаюсь вам, что больше трех дней не выживет. Старушка веселенькая, она живо соберется.

— Ты вот говоришь, а такие случаи уж бывали, — сказала хозяйка. — Вот через дом от нас старушка… тоже дыхания уж не было. Ну, люди набожные. Хотели проводить как следует… да и комната нужна была. Гроб по случаю купили, продуктов загодя на поминальный обед закупили. Сладкий пирог испекли. Она все дышит. Ну, не пропадать же продуктам, позвали знакомых да и съели этот обед за упокой ее души. А она и посейчас еще жива.

— Какого черта людей держите? — сказал, войдя, ломовой извозчик в полушубке и с кнутом. — Торгуются из-за трешницы, и провозжаешься с ними цельный день. Да еще кобелей этих навязали, драку посередь двора затеяли.

— Сейчас, сейчас, подождите, — и он в шубе пошел к старушке.

— Главное-то, что припадки, говорят, совсем прекратились, — говорила жена, озабоченно следуя за ним.

— Сейчас обследуем. Ну, как здоровье, тетушка? Как мы себя чувствуем? Она в самом деле как колода глухая. Как здоровье, говорю, не тем будь помянута? сказал мужчина, нагибаясь над постелью.

Старушка слабо повела головой и сказала чуть слышно:

— Спасибо, родной… то хуже, то лучше… Доктор хорошо помогнул, успокоил, говорит, проживу еще.

— Кого успокоил, а кого и нет, — сказал мужчина в шубе, — припадков-то не было больше?

— Нет, батюшка.

Мужчина выпрямил спину и озадаченно посмотрел на жену и хозяйку.

— Однако положение становится действительно пикантно, — сказал он. — Она что-то и дышать, кажется, легче стала. Тетушка, дыхание лучше стало?

— Лучше, родной, лучше.

— А сколько ей лет, между нами?

— Восемьдесят.

— Восемьдесят? Ну, уж это свинство. В таком случае вот что, — сказал он вдруг, что-то соображая, — нам бы только диван сюда втиснуть да комод. Они тут свободно уставятся, а мелкие вещи в коридоре побудут. К празднику она, может быть, все-таки раскачается. А пока мы ее в угол задвинем, и ладно.

— Вот это другое дело.

— Тетушка, мы вам диванчик привезли и комодик, — сказал мужчина, нагнувшись над постелью, — диванчик веселенький, цветочками.

Старушка подняла на него слабеющие глаза и проговорила:

— Сын бросил на старости лет… А тут племянники… лучше своих… и доктора и комоды…

— Волоки сюда! — крикнул мужчина ломовому и, мигнув жене, чтобы она бралась за кровать, в миг задвинул кровать со старушкой в дальний угол.

Когда несли комод и диван, мужчина в шубе крикнул:

— Ставь кресло на комод, стулья на стол, банки эти давай на окна. А это на пол сваливай!

— Что же вы ее загородили всю, к ней не проберешься, — говорила хозяйка, стараясь через вещи заглянуть на старушку.

— Ничего, старушка обстановку любит. Хотя, действительно, густо вышло… ну да ничего, такова жизнь. Ну, тетушка, выздоравливайте. Чтобы к празднику непременно. Сладкий пирог за нами.

1924

Кулаки

Мужики сидели на бревнах, ничего не делая и лениво разговаривая. Некоторые слонялись около задворок с таким видом, как будто томились от безделья и не знали, что придумать, чтобы занять себя.

Крыши многих изб были раскрыты и оставались неисправленными. В стороне на бугре виднелся начатый и брошенный на половине стройки кирпичный завод: стояли поставленные стропила, зарешеченные орешником, и лежала сваленная солома для покрышки, которую уже наполовину растащили.

К мужикам подошел приехавший из Москвы на побывку столяр и, оглянувшись по сторонам, сказал:

— Что ж это вы так живете-то?

— А что? — спросили мужики.

— Как «а что»!.. Ровно у вас тут мор прошел: крыши раскрыты, скотины у вас, посмотрел я в поле, мало, да и та заморенная. А сами сидите и ничего не делаете. Праздник, что ли, какой?

— Нет, праздника, кажись, никакого нет… — ответили мужики.

— По лохмотьям вижу, что никакого праздника нет, — сказал столяр, — вишь — облачились.

Мужики молча посмотрели на свои старые рваные кафтаны. А крайний, с широкой русой бородой, как у подрядчика, сказал:

— Поневоле облачишься: из волости, говорят, нынче ктой-то приехал.

— Из какой волости?

— Из нашей. Ты что, чисто с неба свалился? Откуда сейчас-то? — спросил другой худощавый мужик, посмотрев на солнце.

— Из Москвы.

— А, ну тогда другое дело.

— Да черт ее знает, до каких пор это будет, — сказал третий, черный мужик, покачав над коленями головой.

— Покамест полоса не пройдет.

— Ведь это черт ее что: сидишь без дела, пропади ты пропадом.

— Что ж у вас дела, что ли, нет, — сказал столяр, — вы хоть крыши-то сначала покройте.

Никто ничего не ответил, даже не взглянул на крыши. Только черный мужик, не поднимая головы, сказал:

— Тут у кого покрыты, — и то хоть раскрывай.

Из соседней избы вышел длинный, худой мужик, босиком, почесал бок, стоя на пороге, посмотрел по сторонам, потом прошел через дорогу к кирпичному заводу, там зачем-то постоял и опять пошел в избу.

— Эй, дядя Никифор, ай не знаешь, куда деться? Иди, видно, в дурачки сыграм…

— …Пока полоса не пройдет… — подсказал худощавый. — К кирпичу-то дюже близко не подходи, а то, говорят, из волости приехали, — увидят, запишут…

— Ничего чтой-то не поймешь, — сказал столяр.

— Чтобы понимать, для всего науку надо проходить, — ответил худощавый мужик. — Мы вот прошли, теперь понимаем. И что, братец ты мой, что значит, судьба окаянная: прежде сидели, ничего не делали, потому кругом все чужое было. Теперь все кругом наше, а делать опять ничего нельзя.

— А в чем дело-то?

— Да борьбу эту выдумали насчет кулаков. А тут на местах на этих так хватили здорово, что не то что — кулаков, а и мужиков скоро не останется. Приезжают — «Кто из вас кулак»? Говоришь: нету кулаков, мы их всех вывели. — «А кто самый богатый?» — Самых богатых нету. — «А кто лучше других живет»? — Такой-то… — «А говоришь, — кулаков нету»?..

— Вздумали кирпич с кумом жечь на продажу; а они приехали — цоп!.. В кулачки, говорят, себе метите? Пчел было развели, они приехали, опять — цоп!

— Тут лапти новые наденешь, и то они уж на тебя во все глаза смотрют, норовят в кулаки записать, — сказал худощавый.

— А сначала было плуги завели, веялки эти, чтоб им провалиться.

— Обрадовались?..

— Да, — сказал черный мужик, — теперь утихомирились: веешь себе лопаточкой, — оно и тихо и без убытку.

— И пыли меньше… —