Пришла ночь, и мы поставили караульных, как нас учили вы, лейтенант Стэрс и Угарруэ. Но мы так измучились, так устали, что часовые, должно быть, уснули; мы очнулись только тогда, когда дикари повалили зерибу, ворвались в лагерь и одного из товарищей прокололи копьем, он страшно вскрикнул, мы проснулись и вскочили. Схватив ружья, мы выстрелили, и шесть туземцев упали мертвыми к нашим ногам. Это на минуту задержало остальных; но я слышал, их старшина закричал: «Эти люди бежали от Була Матари, не оставим ни одного живым». И они полезли из кустов и с реки такими густыми толпами, что когда наши выстрелы на секунду осветили их, то и храбрейшим стало страшно.

Однако Лекки, который бывает всего веселее в минуту опасности, закричал нам: «Чего вы смотрите, эти люди пришли за мясом, ну и дайте им мяса, только не нашего, а их!» И все мы, здоровые и раненые, ухватили ружья и ну стрелять, точно на ученье. Не знаю, сколько мы их покончили, но когда у нас оставалось уже немного патронов, они разбежались и предоставили нам считать мертвецов. Двое из наших уже не ответили на наш призыв; третий, Джума, сын Нессибов, позвал меня, и когда я подошел, то увидел, что он истекает кровью. У него достало силы только сказать мне: «Иди назад, вот тебе мое последнее слово: иди назад. Не можете вы дойти до майора, ступайте к Угарруэ». Сказав это, он вздохнул еще раз и покатился мертвый.

Поутру мы похоронили своих. Мертвых противников внутри лагеря было шесть, да за зерибой девять; мы отрубили им головы, сложили в кучу и стали рассуждать, что теперь делать. Нас осталось семнадцать живых, но только четверо не раненых. Последние слова Джумы отдавались у нас в ушах, и мы решили возвратиться к Угарруэ. Но это легче было решить, нежели сделать; на каждом шагу встречала нас новая беда. Кто был уже ранен, того еще ранили, а кого до тех пор стрела миновала, также не спаслись; меня одного только Бог миловал, я один остался невредим. У нас челнок затонул, и мы потеряли пять ружей. У водопадов Панга убит наповал Измаили. Но к чему повторять сказанное? Через сорок три дня по уходе от Угарруэ мы вернулись к нему: нас оставалось всего 16 человек, из них 15 раненых. Пусть рубцы от этих ран доскажут остальное. Все мы в руках Божьих и в твоих. Делай с нами, что сочтешь справедливым. Я все сказал».

В числе тех, кто в первый раз слышал этот рассказ, не нашлось ни одной пары сухих глаз. Обильные слезы текли по многим лицам, со всех сторон слышались глубокие вздохи и выражения горячего сочувствия. Когда он кончил речь, я не успел еще высказать своего приговора, как люди бросились к нему, протягивая ему руки, и, плача, приговаривали: «Слава Богу! Слава Богу! Вы отлично сделали, вы показали, чего вы стоите, храбрые, честные люди!»

Так мы приветствовали пропавших гонцов, судьба которых не переставала тревожить нас с тех пор, как мы покинули форт Бодо. Они особенно неудачно выполнили свою обязанность, но едва ли их чествовали бы лучше, если бы они пришли с письмами от майора. История их трудов и страданий была передана красноречиво, а вид многих ран, полученных членами отборного отряда, еще усиливал впечатление. Угарруэ также был искренно тронут рассказом, возбудившим его живейшее сочувствие, и его добрым попечениям обязаны мы тем, что вскоре все раненые вылечились, за исключением двух, которые продолжали хиреть. Здесь уместно будет сказать, что через два месяца один из них окончательно поправился, а другой тихо угасал и, наконец, умер.

В лагере Угарруэ оказались также трое наших беглых и двое из числа оставленных у него на поправку, но бывших в отлучке за провиантом, в то время как за ними приходил Стэрс. Один из беглецов ушел тогда, украв ящик с боевыми припасами, другой стащил сундук с сапогами Эмина-паши и с моими собственными. Они отправились в челноке, который, конечно, затопили и вообще испытали немало всяких опасностей, покуда добрались до Угарруэ. В качестве пленных дезертиров они были переданы Стэрсу, но через несколько дней опять убежали от него к Угарруэ и теперь снова были сданы на мои руки. Оба эти молодца с тех пор вели себя превосходно, третий же заболел через несколько недель оспой; товарищи не досмотрели за ним, он кинулся в водопад Неджамби и там утонул.

Угарруэ сильно нуждался в порохе, а потому был особенно ласков. Он сделал мне значительный подарок: четыре козы, четыре мешка рису, и, кроме того, в мое владение поступали три больших челнока. Козы и рис, как можно себе представить, были приняты с живейшей благодарностью, да и челноки далеко не лишние, так как с помощью их я мог втрое скорее подвигаться вниз по реке; с присоединением этих челноков к нашим прежним образовалась флотилия, на которой умещалась вся экспедиция, т. е. не только 130 воинов, но и все носильщики-мади, мальчики и багаж.

Ни от Угарруэ, ни от гонцов ничего мы не узнали об участи арьергарда. Все письма к майору, посланные через Угарруэ в сентябре прошлого года, а также и те, что были поручены нашим гонцам, были мне возвращены. Угарруэ посылал вниз по реке сорок семь человек, но они дошли только до Манджинни, на полдороге от Осиных порогов к Май-Юй, а оттуда должны были вернуться. Таким образом, все усилия установить сообщение с майором Бартлотом не привели ни к чему и только усиливали предположение, что с его колонной случилось что-то неладное.

11 августа дневали. Главный старшина Решид с сухопутным отрядом пришел только к двум часам. Флотилия шла вниз по течению пять часов, а пешком на этот переход потребовалось бы пятнадцать часов.

12 августа, благополучно проведя челноки через быстрину, погрузили весь караван и в полдень отплыли далее. Поравнявшись со старым лагерем против того места, где видели купающихся слонов, встретили челнок с разведчиками Угарруэ, которые наговорили нам удивительных вещей про необычайную силу, свирепость и отвагу туземцев племени батунда. Два часа спустя барабанный бой с берега доказал, что батунда завидели нас. Они тотчас сели в челноки и пошли нам навстречу, но, увидев, как нас много, повернули назад и скрылись. А мы преспокойно заняли главную их деревню, и всю ночь нас никто не беспокоил.

13-го пришли к южному Мупэ и остановились на один день для заготовки провизии. 15-го благополучно провели суда через многочисленные быстрины и пороги и стали лагерем за нижними порогами Марири.

16-го шли на веслах и на шестах, миновали три старых лагеря, где стояли при первом походе, и ночевали на большом острове, на котором было столько хижин, что в них удобно могли бы разместиться две тысячи народу. Оба берега реки были безлюдны, не у кого было даже спросить о причине такого поголовного выселения; сначала мы подумали, что жители разбежались, узнав о нашем приближении, но так как туземцы селились тут в виду арьергарда, то приходилось предположить, что у них была междоусобная война.

Наступил восемьдесят третий день с тех пор, как мы ушли с берегов Ньянцы, и шестидесятый, как покинули форт Бодо. Наше путешествие совершалось чрезвычайно удачно. Правда, мы потеряли довольно много носильщиков – голых мади – почти половину того числа, что взяли с Ньянцы, но из своих привычных, закаленных занзибарцев лишились только троих: двое утонуло, а один бежал, должно быть, с тоски. 900 км уж сделано, остается всего 150 от острова Бунгангета до Ямбуйи, и до сих пор мы ровно ничего не слыхали о судьбах наших друзей и товарищей, оставленных в арьергарде. Эта томительная забота, свинцом лежавшая на душе, в связи со скудной пищей, состоявшей из сушеных бананов, измучили меня телесно и душевно так, что я чувствовал себя хилым стариком. Вся моя самонадеянность и бодрость, так долго меня поддерживающие, почти исчезли.