Джейми думал, что то, что он пережил, – единичный случай. Но раз за разом в интервью с другими всплывала та же самая история.

– Твою мать! Так много, – отвечаю я и думаю, что и одной истории с Джейми было бы достаточно, чтобы считать это ужасным. То, чем он поделился, нельзя отбросить, невозможно сделать вид, что ты не слышал этого. Абьюзу подвергались все: малыши, те, кто едва подрос, подростки. Никто не избежал насилия.

Я спрашиваю Джейми, кто был абьюзерами – люди извне или же члены группы?

– Три человека в моем фильме в тот период обвинили одного из лидеров. Он и его жена первыми ушли из «Народа Иисусова». Большую часть лидеров обвинили в совершении абьюза или соучастии. Никто об этом не писал никогда. Происходившее замалчивалось, все держали язык за зубами… Они не ожидали, что это буду я.

Все молчали, кроме Джейми. Я знаю, как способно давить желание высказаться и каким оно может стать бременем.

Джейми продолжает:

– Они отослали детей, которые могли заговорить, желая изолировать, и убеждая их, что они сами виноваты: «что вы делали?», «почему сняли штаны?», «почему были в той комнате с тем человеком?»

Такое отношение – говорить детям, что они могут быть виновны в происшедшем, – тоже насилие, оно вредит не меньше, чем физические действия. Я думаю о том, что так ведь делают не только в религиозных коммунах или церквях. Коварная жестокость возложения ответственности на жертву возможна всюду. В группе скрывали все успешно до такой степени, что Джейми не знал о том, что кто-то еще подвергался домогательствам, пока не снял свой фильм.

После всего услышанного в интервью Джейми решил, что поднять голос значит обратиться в суд.

– Несколько моих друзей, принимавших участие в съемках, поговорили с адвокатом, и я присоединился к их судебному иску против группы.

Так они начали процесс против «Народа Иисусова» (который был в конце концов заброшен, поскольку члены группы приказывали свидетелям молчать). Это и была «тема», о которой не хотел говорить со мной Нил.

По окончании звонка я чувствую себя ошеломленной. Разве я не хотела знать, что случилось в «Башнях»? Теперь я знаю. И это, случившееся, – за гранью добра и зла.

* * *

Весь день я избегаю возвращения в отель. Сижу в общежитии, просматриваю отснятый материал, чищу оборудование, убираюсь в комнате.

Но вечером я все же возвращаюсь. Я думала, что пришла, чтобы найти Саванну, но, оказавшись здесь, уже не совсем уверена, так ли это. Ступая по липкому ковру, я чувствую, что коридор как будто бы сжимается вокруг меня. Я прохожу мимо дверей с именами детей, рисунками, картами и стикерами, мимо той, на которой написано: «Саванна изменит мир». Внутри меня колышется тревога, покалывание в руках ползет наверх, к груди. Я хватаюсь за горло, мне словно кто-то надел на голову полиэтиленовый пакет, мне нечем дышать.

Сделав пару шагов по пожарной лестнице, я вываливаюсь на черную крышу, падаю на четвереньки. Паника захватывает меня целиком. Дрожа, я вскоре прихожу в себя. Перед глазами все плывет, а легкие измученно вдыхают ночной воздух. Руки по-прежнему зудят.

Черт, я должна собраться.

Мы не можем говорить о том, что я узнала. А даже если бы могли, то что? Ущерб уже был причинен. Дети, ходившие по этим коридорам, теперь таскают с собой травму. Если бы я спросила, Нил Тейлор подтвердил бы, что лидеры виновны? Боль, разочарование и раздражение накрывают меня от того, что даже группа, которая, похоже, делает нечто действительно хорошее и доброе, оказалась запятнана подобным.

Я спрашиваю себя, насколько далеко может зайти судебное дело против «Народа Иисусова». Может ли оно через столько лет помочь исцелиться тем, кто пострадал. Вспоминаю о суде над «Детьми Бога» в Великобритании и том дне, когда нам сказали: «Мы победили», – и как прошли годы, прежде чем я осознала, что случилось на самом деле.

Судья постановил, что группа должна прекратить следовать учениям Дэвида Берга, касающимся сексуального насилия и приведшим к нему. Прекратить практику «кокетливой рыбалки», отказаться от «закона любви». В некотором смысле адептов заставили отречься от Моисея Дэвида. И они согласились. Они предпочли отказаться от того, во что верили, нежели допустить, чтобы у них забрали детей. И они смогли сделать это только потому, что к тому времени, когда судебное решение вступило в силу, Дэвид Берг был мертв.

Я прочла приговор спустя много лет после тех событий:

«Я абсолютно убежден, что Дэвид Берг был одержимым сексом извращенцем, безрассудно развратившим своих последователей и причинившим многим из названных последователей серьезный ущерб. Каковой ущерб Дэвид Берг не пытался исправить или признать личную ответственность за него. Лицемерным образом сам он не практиковал то, что проповедовал: покаяние как способ очищения души. Теперь он мертв. Да помилует Господь его душу. Найдется достаточно людей, которые не станут оплакивать его уход».

Прочтя заключение суда, я не могла поверить, что это описали нам как «победу». Нам же говорили, что следует скорее умереть, чем отказаться от учений Моисея Дэвида.

Уйдя из дома, я верила, а может быть, надеялась, что группа, в которой я росла, – всего лишь аномалия. Что это исключение, – да, неприятное, но «мы» не более чем крохотная доля всех остальных людей планеты. Но позже я начала догадываться, что мы не были уникальны. Таких, как мы, оказалось больше, чем я могла вообразить. Просто потому, что группы, как наша, возникают из человеческих потребностей.

Я хотела обозначить то, что они с нами делали, грифом «безумие», определив его как нечто темное, необъяснимое. Как поведение серийного убийцы. Что тут анализировать? Они – чистое «зло». Отличное от нас. Простое. Весьма удобно и намного легче, чем увидеть, каким банальным бывает окружение, психологическое и социальное, которое рождает «зло». Как элементарно бывает воспроизвести его.

Но все же как нам удается снова и снова умножать страдания и тьму, даже когда наши изначальные побуждения чисты?

* * *

На следующий день за завтраком мама Саванны рассказывает нам, как подать заявку о приеме в группу. Как желающие проходят проверку и какие предоставляют сведения о себе. Я спрашиваю ее об обвинениях в абьюзе и снова получаю предупреждение не вдаваться в эту «тему». Однако мама Саванны недвусмысленно сообщает, что люди, совершавшие преступления на сексуальной почве, не допускаются сюда.

Через пожарный выход выбравшись на крышу, я смотрю с Саванной на Аптаун. Саванна делится мечтами о том, чтобы Берни Сандерс стал президентом, говорит, что получила стипендию на обучение в одной из лучших школ страны, что хочет однажды создать свою семью. Слушая ее, я думаю, что, возможно, из «Башен» все же может выйти что-то хорошее. Я спрашиваю у Саванны, в безопасности ли здесь дети. Она отвечает: «Им известно, что у нас не всегда все делали правильно, но это изменилось, и теперь все хорошо». Я понимаю, что ответ максимально близок к тому, что мне хотелось бы услышать, что ближе я не подойду. Неудовлетворенная, без ощущения законченности дела, я все же ощущаю эгоистичное облегчение из-за того, что могу разрешить себе уйти.