Я хотела уйти, но не так.

Группу собрали и спросили: «Оставим ли мы ее? Может ли она быть спасена, или она зашла слишком далеко? Повлияет ли ее пребывание здесь на остальных подростков и заразит ли пагубой?»

Все были единодушны. Меня не удивило, что родители голосовали против меня. Они смотрели на меня так, словно я больше не их дочь. И я не была ею. Возможно, я на самом деле никогда ею не была. Они вручили мою судьбу – снова – другим людям.

Я позвонила Раффе и сказала, что меня отправили в другую страну. Я не хотела, чтобы он пришел за мной сюда или спорил со мной. Это была ложь, но я не желала его вмешивать. Я чувствовала себя такой ужасной, грязной, пристыженной. Такой чертовски глупой. Я не могла смотреть ему в глаза – и не хотела, чтобы он думал, что теперь должен заботиться обо мне. Пришло время мне самой позаботиться о себе. И я смолчала, будто бы окаменев, впав в ступор. Почти не чувствуя ничего, когда слушала, как разбивается его сердце.

И вот я здесь, на железнодорожной станции в центре города, с чеком на триста пятьдесят фунтов в руке. Половина суммы, которая, как я думала, нужна была мне, чтобы выжить.

– Ты заблудилась? – какой-то парень, высунувшись из машины, въезжающей на станцию, смотрит на меня.

– Я в порядке, – отвечаю я.

– Ты выглядишь потерянной, – настаивает он.

Я иду, не отрывая взгляда от своих ног, но он останавливает машину прямо передо мной, перекрывая путь.

– Слушай, вот мой номер телефона. Позвони, если тебе что-нибудь понадобится, ладно?

То, как он смотрит на меня, кажется таким знакомым.

– Ты выглядишь так, как будто тебе нужен друг, – говорит он, всовывая мне в руку клочок бумаги.

«Это не конец. Ни хрена не конец!»

Я до сих пор чувствую вкус тех слов. И я действительно так думала.

Пора.

Мы проехали через озера Индианы, пересекли горы и леса Кентукки. И наконец снова достигли Теннесси.

Мы на пути к «Двенадцати коленам».

Мне прежде не приходилось бывать в этой части штата: огромные кукурузные и табачные поля, крадущиеся по сельхозугодьям люди в полном камуфляже и со снайперскими винтовками в руках, зловещие кучи пепла, безжизненные промышленные зоны. Мы едем, и мои мысли уплывают в другом направлении. Вид этих дорог будто сошел с экрана, из какого-нибудь полицейского сериала: палитра размытых оттенков зеленого, вспотевшие мужчины, пришедшие на праздник возрождения скинии, болота, серийные убийцы, обнаженные женщины, привязанные к древним деревьям, и скрывающие тысячу тайн бескрайние поля.

«Двенадцать колен» обосновались в моей памяти и цепко держатся с тех пор, как мы с Софи ушли оттуда. Бывает, я среди ночи просыпаюсь с мыслями о них. Как будто они забрались ко мне под кожу, шевелятся, покалывают изнутри.

Это потому, что мы жили в группе в период рейдов? Должны ли мы с Софи были сделать больше? Могли ли? Может, нашим долгом было «спасти» тех детей? Или мы заблудились, утратив ощущение реальности? Или мне просто надо придать смысл поездке двухлетней давности?

Я до сих пор чувствую вкус того проигрыша. И вины.

А что, если меня тянет к ним нечто более глубокое, темное и потустороннее? Засасывает, как черная дыра, выплевывая с обратной стороны осколки?

Но какова бы ни была причина того, что я опять к ним еду, я с ними не закончила.

При свете дня я ощущаю, что правда о «Двенадцати коленах» лежит посередине между содержимым той «тьмы», что в них увидела Софи, и «светом», который они сами показывали нам. Я поняла, что тут замешаны тревога и эмоциональные расстройства. На самом ли деле они прослушивали нас? Рылись в наших вещах? Записывали разговоры?

Возможно, представшая перед нами тьма – лишь эхо того, как они обращались с собственными детьми?

Я заметила в «Двенадцати коленах» тактики, похожие на те, что использовались, когда я была ребенком. Не только в том, как вели себя взрослые, но и в реакции детей – в их молчании, покорности, благочестивом поведении или подавленности.

Но сейчас все по-другому, и новая встреча с «Двенадцатью коленами» тоже будет не такой, как прежде. Нас принимают в качестве съемочной группы. Это устроил Паз. До того как мы уселись в пикап и двинули в Теннесси, Джорджия получила разрешение снимать. Я крайне взбудоражена возможностью добавить историю «Двенадцати колен» к нашему фильму. Теперь сюрпризов не будет. Нам не придется носить платки на головах, изо дня в день убирать капусту или вскакивать чуть свет ради собраний.

Нам ничто не угрожает.

Я думаю о той ночи, когда мы с Софи приехали в «Двенадцать колен». Пыль, темнота, деревья. Я была напугана, и… Боже, я скучаю по Софи. По нашей парочке, безумным выходкам. По нашей хаотичной дружбе-любви. Наше с ней путешествие было диким, расхлябанным и просто потрясающим.

Джорджия вторгается в мои мысли:

– Я не могу поверить, что мы так легко получили разрешение снимать у них. Учитывая все, что…

– Ну, может, поэтому они и согласились. Даже моя группа в какой-то момент вынуждена была пустить к себе прессу.

Я вспоминаю ночи в своем детстве, когда меня, с охапкой нашего «барахла» в руках, пихали в фургоны, чтобы в очередной раз удариться в бега.

– Нельзя бежать или скрываться вечно, – говорю я.

– Как думаешь, они опасны? – спрашивает Себ.

– Смотря для кого. Для нас? Нет. Для детей? Думаю, да, – отвечаю я.

* * *

Мы приезжаем в город Пуласки. Если Ридж казался мне средоточием культурных аномалий, то Пуласки – вообще отдельная история. Всего семь тысяч жителей, при этом потрясающее, полное тьмы прошлое.

В Пуласки обитают не только «Двенадцать колен», тут есть еще огромное количество амишей, и космическая община «Ферма» – самое старое из подобных сообществ в Штатах. Темную сторону города составляют два маршрута Дороги слез[38]. А, и здесь зародился ку-клукс-клан.

Ехать по улицам Пуласки все равно что путешествовать во времени. Мы проезжаем мимо здания, в котором рождественским вечером 1865 года года шесть ветеранов Гражданской войны из Теннесси установили правила для новоиспеченной группы, ратовавшей за превосходство белых. Правила для ку-клукс-клана. Тогда здесь была адвокатская контора, она и теперь ею остается.