Неделю назад, после сердечного приступа и поездки на «скорой» из ее дерьмовой маленькой квартиры, она оказалась в пункте неотложной помощи. Тогда доктор улыбнулся ей и сказал:

– Вы – живчик, мисс Мюррей. У меня есть шестидесятилетние пациентки, которые были бы счастливы выглядеть так хорошо, как вы.

Она ждет, считая шаги медсестры – двенадцать, тринадцать, четырнадцать; наверняка Ньюфилд уже у стола, вернулась к своим журналам. И Мина сидит спиной к окну – трусость сойдет за попытку сопротивления, – глядя в другой конец комнаты. Если бы у нее нашлась бритва, или кухонный нож, или больше ньюфилдовских пилюль с транквилизаторами.

Если бы ей хватило смелости.

Позже, когда дождь перестает, и сирень успокаивается к ночи, возвращается сестра и обнаруживает Мину в полусне, все еще сидящей на краю кровати, подобно какому-то глупому попугаю или старой горгулье. Она укладывает Мину обратно. Раздается глухое щелканье стоек ограждения. Сестра что-то бормочет себе под нос, так тихо, что Мина не может разобрать слов. И она лежит очень спокойно на жестких от крахмала простынях и наволочке и слушает капель и бульканье на улице – бархатистые звуки, оставшиеся после грозы. Их почти достаточно, чтобы на пару часов сгладить звучание Манхеттена. Грубо поддернутое под ее подбородок одеяло, шум колес такси, гудок автомобильного клаксона, полицейская сирена в нескольких кварталах. И шаги на тротуаре под ее окном, а потом – мягкие, такие, что их невозможно ни с чем спутать, звуки бега волчьих лап по асфальту.

[96]

Хоть я и считал тему вампиров набившей оскомину, это не помешало издателю поместить их на обложку. И, пожалуй, зря он сделал такой выбор, оформляя десятое юбилейное издание, которое, в отличие от предыдущего, не включало ни одной истории о «немертвых».

Во всяком случае эта антология, удостоенная Британской премии фэнтези, открывалась четырьмя страницами отзывов таких мастеров, как Клайв Баркер, Питер Страуб, Брайан Ламли, Нил Гейман, Эллен Датлоу и другие, включая непревзойденного Рэмси Кэмпбелла.

В этот раз мне удалось ограничиться введением, лишь немного превысившим шестьдесят страниц, в то время как заключение снова получилось на двадцать восемь. Учитывая скорое наступление двадцать первого века, я ожидаемо прошелся по первым десяти годам The Mammoth Book of Best New Horror (так серия теперь называлась по обе стороны Атлантики).

В антологию снова вошло девятнадцать рассказов, и в число авторов впервые попали несравненная Танит Ли и удивительный новичок Келли Линк. Также книга включила повесть The Boss in the Wall: A Treatise on the House Devil – последнее большое произведение покойного Авраама Дэвидсона, умершего в 1993 году, и завершенное Гранией Дэвис.

Однако в этом издании я решил представить другую значительную повесть. Питер Страуб до этого уже дважды появлялся в Best New Horror, но эта его история о мести не стала от этого менее неожиданной. Повесть «Мистер Треск и мистер Тумак», удостоенная премии Международной Гильдии Ужаса, навеяна сюжетом «Писца Бартлби» Германа Мелвилла и представляет собой образец одновременно столь мрачного и столь смешного произведения, каким только может быть хоррор…

I

Я никогда не собирался сбиваться с пути и даже не знал, что это значит. Мое путешествие началось в уединенном местечке, примечательном разве что набожностью своих жителей. Когда я поклялся сбежать из Нового Завета, то думал, что ценности, привитые здесь, будут указывать мне направление всю жизнь. И действительно – пусть я до сих пор не вполне осознаю всей глубины этого парадокса, – так и получилось. Мое путешествие, такое триумфальное и такое мучительное, одновременно совершалось и из моего родного городка, и от него. Ведь при всей роскоши своей жизни я оставался детищем Нового Завета.

Когда я читал «Уолл-стрит Джорнал» у себя в лимузине; когда поднимался в личном лифте в обшитый панелями из розового дерева офис с видом на залив; когда заказывал в своей столовой голубя официанту, который отсидел в тюрьме и был лишь мне одному известен, как Чарли-Чарли; когда я вел корабли своих клиентов по трудным водам финансового планирования; а более всего – когда возвращался домой, чтобы насладиться ласками своей прекрасной Маргариты (до того, как ее соблазнил мой враг Грэм Лессон); когда лежал в объятиях жены – даже тогда, в деревянных домах, разбросанных, словно запоздалые мысли, по улицам Нового Завета, я чувствовал на себе строгие подозрительные взгляды, холодное радушие до и после служб в огромном мрачном Храме, пустые витрины вдоль Хармони-стрит… словно татуировка, нанесенная на изнанку души, во мне сохранилась безобразная и загадочная красота моего родного местечка. Поэтому и думаю, что когда я сбился с пути – а я с него сбился, точно знаю, – мне не оставалось ничего, кроме как вернуться домой. А те два странных джентльмена, указавшие мне на мою ошибку, были настоящей тьмой из тьмы, пылью из пыли. В самый смутный период моей жизни – когда я на протяжении целого месяца находился во власти мистера Треска и мистера Тумака, «частных детективов, экстраординарных», как было указано на их визитной карточке, – в самой гуще этих волнений я увидел противоречивые стороны… мне показалось, что я увидел… по крайней мере мельком… то, что более разумный человек назвал бы… попробуйте представить, как в действительности сложно писать эти слова… назвал бы Смыслом Трагедии. Вы ухмыляетесь, но я вас не виню: на вашем месте я бы тоже ухмыльнулся, но, уверяю вас, я кое-что видел.

Мне следует обрисовать ряд деталей, необходимых для того, чтобы моя история была вам ясна. Новый Завет был (и остается!) местечком, лежащим в одном дне пути от канадской границы штата Нью-Йорк. Почти тысячу его жителей объединяет пуританский протестантизм церкви Нового Завета, основатели которой откололись от еще больших пуритан – Святых Завета, запретивших всякие половые сношения в надежде приблизить Второе Пришествие. В конце девятнадцатого века деревня переживала период рассвета, а году к тысяча девятьсот двадцатому наконец сформировались ее окончательные черты.

А именно: Храмовая площадь, где стоит Храм Нового Завета со своей колокольней и примыкающие к нему Молодежный библейский центр и Смешанная начальная и средняя школа для мальчиков и девочек. Чуть южнее видны фасады магазинов Хармони-стрит, банк и несколько скромных табличек, указывающих на место работы новозаветских доктора, адвоката и стоматолога. Еще южнее тянется пара улиц деревянных домов, приютивших городских служащих и ремесленников, за ними – фермы правоверных земледельцев, а за фермами – дремучий лес. К северу от Храмовой площади лежит Скрипчер-стрит, в двух кварталах которой находятся домовладения преподобного и его Совета Братства, вышеупомянутых доктора, адвоката и стоматолога, президента и вице-президента банка, а также нескольких семей состоятельных новообращенных, особо преданных церкви. Севернее Скрипчер-стрит также располагаются фермы, за ними – опять этот дремучий лес, посреди которого наша деревня занимала что-то вроде поляны.