Златоуст в своем знаменитом трактате о священстве[453], вероятно, написанном до его рукоположения (примерно между 375 и 381) или когда он был диаконом (между 381 и 386), с юношеским энтузиазмом и в духе того времени характеризует теоретические и практические качества, обязанности, ответственность и почет, связанные с саном священника. Он требует от священника, чтобы тот был во всех отношениях лучше монаха, потому что, пребывая в миру, он вынужден сталкиваться с большими опасностями и трудностями[454]. Высшей задачей проповедника он считает, согласно великому принципу, утвержденному Павлом, во всех речах стараться угодить только Богу, но не людям: «Он не должен презирать одобрительное согласие людей, но и не должен стараться угодить им и беспокоиться, если слушатели его не одобряют. Настоящее и неизменное утешение в своих трудах он обретает только в сознании, что речь его была составлена и произнесена так, как угодно Богу»[455]. Однако в целом книга неудовлетворительна. Ее сравнение с «Пастырем Реформации» («Reformed Pastor») Бакстера, которая гораздо глубже и богаче в том, что касается субъективного опыта христианства и подобающей заботы о душах, говорит в пользу английской протестантской церкви XVII века[456].

Здесь мы должны обратить внимание на один момент, который не в самом благоприятном свете представляет нравственные принципы многих отцов церкви и показывает, что они еще не окончательно освободились от уз языческой этики. Вышеупомянутый труд Златоуст написал в связи с уловкой, посредством которой он избежал избрания на пост епископа и которую навязывает своему другу Василию[457]. Чтобы оправдать свое поведение, он в пятой главе первой книги старается доказать, что уловка эта была законной и полезной, что она была на благо. «Многого можно достичь обманом, только не надо использовать его в целях мошенничества. Да и обманом вряд ли можно это назвать, а скорее чем‑то вроде умения приспосабливаться (οικονομία), чем‑то вроде мудрости, искусства или изощренности, с помощью которых человек находит много способов избежать крайности и исправить заблуждения души». Он приводит примеры из Библии, упоминает Ионафана и дочь Саула, которые обманывали отца, чтобы спасти друга и мужа; даже упоминает, совсем необоснованно, Павла, который стал иудеем для иудеев, язычником для язычников и сделал обрезание Тимофею, хотя в Послании к галатам объявлял обрезание бесполезным. Очевидно, тем не менее, что Златоуст научился этому опасному и безнравственному отношению к обязанности говорить правду не из Священного Писания, но у греческих софистов[458]. Кроме того, он не был единственным, кто в церкви придерживался такого мнения; его предшественниками были александрийские отцы церкви[459], а последователями — Кассиан, Иероним и другие выдающиеся католические богословы.

Иероним проводит сомнительное разграничение между γυμναστικώς scribere и δογματοκώς scribere и, вторя Оригену, объясняет, например, строгий упрек Павла, обращенный к Петру в Антиохии, просто ходом пастырской политики или приспособлением к слабости обращенных иудеев в ущерб истине[460]. Но Августин, с тонким чувством христианской истины, выступил против такого объяснения и возразил, что подобное толкование подрывает авторитетность Священного Писания, ведь апостол не мог лгать, даже с благими намерениями, и речь здесь, в крайнем случае, может идти о неправильном прочтении, или неверном переводе, или неверном понимании, а в Антиохии Павел говорил правду — он справедливо и открыто упрекнул Петра в непоследовательности или в практической (не теоретической) ошибке, так что его праведная смелость заслуживает похвалы; Петр же, с другой стороны, заслуживает похвалы, так как кротко выслушал упрек, проявив святое смирение[461].