Она лежала прямо на полу. Обнаженная и прекрасная в своей естественности. Волосы разметались вокруг головы, глаза закрыты, но одна рука протянута в направлении двери, безмолвно прося помощи. На негнущихся ногах Олаф приблизился, буквально рухнул рядом, но опыт взял свое, и первым делом викинг проверил дыхание и нашел пульс. Он был слабым.

Свечи давно прогорели, из приоткрытого окна по полу дул сквозняк, но не было ни намека на то, завершился ли ритуал или еще продолжается. Вновь заскулил пес, и Олаф вздрогнул от того, каким тоскливым был этот звук. Нахмурился, стиснул зубы и, запретив себе сомневаться, переложил Айю с пола на кровать. Если это не знак, то он — не потомок славных викингов. И пусть ругается, когда придет в себя, но сейчас он сделает все, что считает нужным.

Накрыв Айю одеялом, Олаф прибрал с пола, переставил отвар на тумбочку и даже попытался привести ее в сознание, чтобы напоить, но у него ничего не вышло. Смочил губы, влил немного внутрь, но побоялся продолжать, чтобы Айя не захлебнулась. Ее тело было неприятно холодным, лишь кулон из горного хрусталя, который она никогда не снимала, светился мягким потусторонним светом, едва уловимо пульсируя в такт биению сердца. Словно сама жизнь.

И он лег рядом. Не зная, чем помочь, Олаф решил хотя бы согреть и оставаться поблизости, чтобы в момент, когда к Айе вернется сознание, оказать всю необходимую помощь. Час, два… Кажется, она начала согреваться, но сон сморил, и, прежде чем уснуть, Олаф покрепче прижал к себе свою ведьмочку. Он всегда отвечал за свои слова, и если сказал, что никому не отдаст, то так оно и будет. Никому. Ни богам, ни смерти.

Было жарко и душно. Я помнила, что не успела позвать Олафа на помощь, и понимала, что теперь меня мучает жесткий откат от перенапряжения, но не могла пошевелиться. Даже глаза открыть не получалось. При этом было невероятно жарко, словно меня мучила еще и лихорадка, а на животе лежала каменная плита, не позволяя толком вдохнуть и выдохнуть.

А затем эта плита что-то пробормотала мне в область виска.

Замерла. Изумление оказалось настолько сильным, что я сумела открыть глаза, но тут же закрыла их снова. За окном уже вовсю был день, но даже плотно задернутые шторы пропускали столько света, что было неприятно. А рядом спал Олаф. Тревожно бормоча во сне что-то невнятное и периодически прижимая меня к себе настолько крепко, что становилось даже больно. Мы пролежали так не меньше часа, прежде чем я почувствовала, что могу пошевелиться и попробовать изменить ситуацию. В горле пересохло, и я даже не пыталась что-то произнести, но вот ткнуть кое-кого ногтем в бок — сил у меня хватило. Ну как ткнуть… скорее, вяло надавить.

Однако ж этого хватило, чтобы Олаф вздрогнул, распахнул глаза, уставился на меня, несколько раз моргнул и радостно выдал:

— Жива!

Медленно моргнула, соглашаясь.

На его лице мигом поселилось беспокойство. Олаф подскочил, засуетился, затем склонился ко мне и тревожно поинтересовался:

— Дать отвар?

Снова моргнула.

Меня впервые поняли без слов абсолютно верно. Подтянули наверх, чтобы я смогла нормально глотать, прислонили к губам кружку и до последнего проследили, чтобы я выпила все, не захлебнувшись и не пролив ни капли.

Живительная прохладная влага исцеляющим потоком пронеслась по пищеводу, буквально на пару минут задержалась в желудке и отправилась дальше по организму. Практически сразу стало легче дышать, во рту пропала сухость, а сил хватило на улыбку, точнее, ее подобие, и благодарный кивок.

— Все в порядке?

Неопределенно поморщилась, и сразу же последовал следующий встревоженный вопрос:

— Как еще помочь?

Отрицательно качнула головой. Лучший помощник в моем случае — время.

Олаф немного поколебался, но через несколько секунд все же спросил еще:

— Мне побыть с тобой или оставить одну?

Тут уже заколебалась я. И вроде хочется остаться одной, чтобы никто не оказался свидетелем моей слабости, но в то же время как-то поздно об этом думать. С другой стороны — а вдруг у него дела, а тут я со своей беспомощностью?

В итоге я колебалась так долго, что викинг все решил за меня и вернулся в кровать. Аккуратно обнял, настолько деликатно, что аж в груди защемило, прижал к себе и тихо пробормотал мне в макушку:

— Такая большая девочка, а все за тебя решать надо. Нет-нет, я не в обиде. — Теплый фырк в волосы вызвал дрожь. — Зато наконец ощущаю себя мужиком. Знаешь — приятное чувство.

Эти простые признания вызвали новую волну умиления. Он был таким необычайно естественным, каким не был в первый день нашего знакомства. В тот раз на меня глядел пресыщенный жизнью и удовольствиями самец, размышляющий о том, завалить ли ему очередную самочку, или та сама рухнет к его ногам. Сейчас же меня обнимал мужчина. Самый обычный. Беспокоящийся, готовый прийти на помощь по первому зову и честно признающийся в своих чувствах и желаниях. Это было настолько нормально и при этом абсолютно непривычно, что чаша весов качнулась уже увереннее.

Невероятно…

Неужели требовалось стать слабой, чтобы понять, насколько глупо быть сильной, но одинокой? Но как же мои мечты о бессмертии? Прикусила губу от беспомощности, которую не испытывала с детских лет, и почувствовала, как по щеке скатилась слеза. Успела еще втайне порадоваться, что Олаф ее не видит, и тут же сама себя сглазила. Он словно что-то почувствовал и, обняв мою щеку ладонью, провел большим пальцем по коже. Замер, резко склонился, и в его глазах отразился ужас охвативших его предположений.

— Что болит? Тебе плохо? Айя!

— Нет. — Говорить получалось с трудом, но я пересиливала слабость. — Все в порядке. Это нервное. — Вымученно улыбнулась и попыталась пошутить: — Мы, женщины, иногда плачем просто так, знаешь ли…

И, не в силах выдержать испытующий взгляд Олафа, спрятала лицо у него на груди. Плевать. Пусть думает, что хочет.

Мне потребовалось почти полчаса, чтобы вернуть себе хотя бы подобие душевного спокойствия. За все это время Олаф даже не шелохнулся. Лишь его рука иногда легонько скользила по моим волосам, а вторая крепко обнимала за талию. Фактически я лежала на викинге, но даже не думала отстраняться. Проявляя женскую слабость рядом с сильным мужчиной, я не становилась немощной и беспомощной. Наоборот, чувствовала небывалую уверенность в том, что это правильно и именно рядом с ним я сильна как никогда. Так задумано природой и богами. Инь и ян, мужское и женское начало. Средоточие всех самых потрясающих чувств и великих поступков. Потому что только ради любимых можно пойти на безумства.

— Невеста!

— Что? — Олаф аж вздрогнул подо мной.

— Невеста! — повторила я, не веря в то, что не смогла догадаться об этом сразу.

— Кто? — окончательно растерялся викинг.

— Невеста Егора! — Силы возвращались не так быстро, как хотелось, но я все равно подняла голову, чтобы увидеть лицо Олафа, и, полностью уверенная в собственных выводах, произнесла: — Она как-то с этим связана!