Беседа во время трапезы всегда была общей, веселой и часто познавательной; это последнее качество было обязано весьма своеобразной осмотрительности, которую проявлял г-н де Бороз.

Каждую неделю какой-нибудь выдающийся, но бедный ученый, которому он предоставлял пансион, спускался со своего восьмого этажа и вручал ему перечень тем, пригодных для обсуждения за столом. Гостеприимный хозяин старался держать этот перечень под рукой, и, когда злободневные темы начинали иссякать, он с его помощью оживлял беседу, а заодно прерывал политические споры, которые только мешают приему пищи и пищеварению.

Дважды в неделю он приглашал дам и старался устроить все так, чтобы каждая нашла себе среди приглашенных кавалера, который занимался бы исключительно ею. Такая предупредительность встречала одобрение в обществе, ибо даже самая суровая недотрога чувствует себя оскорбленной, когда остается незамеченной.

Только в эти дни были разрешены скромные партии в экарте, в остальные допускались только пикет и вист, игры серьезные, требующие вдумчивости, свидетельствующие о хорошем воспитании. Но чаще всего эти вечера проходили в непринужденной болтовне, перемежаемой новыми романсами, которым сам Бороз талантливо аккомпанировал, о чем мы уже упоминали и что неизменно вознаграждалось аплодисментами, к коим он вовсе не был безразличен.

В первый понедельник каждого месяца к г-ну де Борозу приходил священник, чтобы отобедать у своего прихожанина, находясь в полной уверенности, что ему будут оказаны всевозможные знаки внимания. Беседа в тот день велась в чуть более серьезном тоне, что, впрочем, вовсе не исключало безобидных шуток. Добрый пастырь не отказывал себе в удовольствиях этого застолья и лишь время от времени сожалел о том, что в каждом месяце всего один первый понедельник.

В этот же день юная Эрминия покидала пансион г-жи Миньрон[208], где содержалась; чаще всего эта дама сама сопровождала свою воспитанницу. При каждом посещении отчего дома в ней открывалась какая-нибудь новая прелестная черта; она обожала своего папеньку, и, когда он благословлял ее, целуя в склоненный лобик, никто в мире не был счастливее их.

Бороз беспрестанно пекся о том, чтобы расходы на его стол способствовали укреплению нравственности.

Он облекал своим доверием только тех поставщиков, которые были известны своей порядочностью как в отношении качества товара, так и умеренности цен; таких он хвалил и помогал им по мере надобности, ибо не раз говаривал, что люди, которые слишком торопятся сколотить себе состояние, подчас бывают не слишком разборчивы в выборе средств.

Его виноторговец довольно быстро обогатился, поскольку стало известно, что он ничем не разбавляет вино, – это качество было редким уже у афинян времен Перикла, да и в девятнадцатом веке тоже встречается нечасто.

Считается, что именно Бороз помогал своими советами Юрбену, ресторатору из Пале-Рояль. У этого Юрбена можно взять двухфранковый обед, за который в другом месте платят вдвое дороже; он идет к богатству верным путем, ибо толпа клиентов у него постоянно растет – как раз из-за умеренности его цен.

Кушанья, убранные со стола гастронома по окончании трапезы, вовсе не предоставлялись в распоряжение слуг, впрочем получавших щедрое вознаграждение; все, что сохранило прекрасный вид, по воле хозяина имело другое предназначение.

Будучи осведомлен благодаря своему месту в благотворительном комитете о нуждах и благонравии своих подопечных, он уверенно и во благо им распоряжался своими подношениями: время от времени порции еще очень вожделенных яств удовлетворяли потребности, даруя радость, – к примеру, хвост жирной щуки, индюшачье огузье, кусок филе, пирожные и т. д.

Но, желая сделать эти посылки еще более полезными, он заботился о том, чтобы их выдавали в понедельник утром или на следующий день после какого-нибудь праздника, предупреждая тем самым остановку работы в выходные дни – в борьбе с нежелательными последствиями «святого понедельника»[209] – и превращая желание полакомиться в противоядие от беспробудного пьянства.

В понедельник утром они сбиваются в ватаги, устраивают складчину из оставшихся денег и не расходятся, пока не потратят все до последнего.

Это состояние вещей, которое было в точности таким десять лет назад, с тех пор несколько улучшилось благодаря заботам хозяев мастерских, а также сберегательным и накопительным кассам, но зло все еще очень велико, и много времени и усилий потрачено зря, к выгоде увеселительных заведений, рестораторов, кабатчиков и трактирщиков городских окраин и предместий.

Когда г-н де Бороз обнаруживал среди коммерсантов третьего или четвертого разряда молодую и дружную супружескую пару, чье благоразумное поведение свидетельствовало о качествах, на которых зиждется процветание нации, он наносил им визит и считал своим долгом пригласить их к себе на обед.

В назначенный день молодая женщина обязательно встречала во время трапезы дам, говоривших о домашних делах, а ее супруг – мужчин, с которыми мог поговорить о коммерции и производстве.

Эти приглашения, коих мотив был известен, в конце концов становились своего рода знаком отличия, и каждый стремился его заслужить.

А тем временем юная Эрминия де Бороз росла и развивалась под сенью дерев на улице Валуа, и мы просто обязаны представить нашим читателям портрет этой девушки как неотъемлемую часть биографии ее отца.

Мадемуазель Эрминия де Бороз высока ростом (5 футов 1 дюйм), в ней сошлись легкость нимфы и стать богини.

Она единственный плод счастливого супружества, у нее превосходное здоровье, замечательная физическая крепость; она не боится ни жары, ни загара, и долгие прогулки ее не страшат.

Издали она кажется брюнеткой, но, если приглядеться поближе, замечаешь, что волосы у нее темно-каштановые, ресницы черные, а глаза небесной голубизны.

Бóльшая часть ее черт греческие, однако нос галльский, и этот очаровательный носик производит столь прелестное впечатление, что некий комитет в кругу художников, устроивший прения длиною аж в три обеда, решил, что этот совершенно французский тип не меньше любого другого достоин, чтобы его обессмертили с помощью кисти, резца и граверного штихеля.

Ножка этой девушки замечательно мала и изящно вылеплена; Профессор так ее восхвалял и даже льстил на ее счет, что к Новому, 1825 году она с одобрения своего отца сделала ему подарок – преподнесла черную атласную туфельку, которую он демонстрирует избранным и пользуется ею как доказательством того, что приверженность к светской жизни действует как на самих людей, так и на их формы; ибо он утверждает, что столь маленькая ножка, которую мы сейчас так ценим, является плодом тщательного отбора и, почти никогда не встречаясь среди деревенского люда, почти всегда выдает особу, чьи предки долго жили в достатке.