По всем данным, Милюков направился в Киев не только по собственной инициативе, но и по поручению германофильской части «Правого центра». Во всяком случае, во время пребывания на Украине Милюкова постоянно информировали о деятельности этого «центра» в Москве. Одна из записей, например, гласит: «…Германское посольство ведет переговоры с русскими офицерами через заведующего обменом (военнопленными. – Г.И.) Рейхенфельса о свержении большевиков переодетыми в русских солдат военнопленными под руководством русских офицеров. В деньгах на подкуп латышских стрелков и на приобретение оружия приказано не стесняться. План будет обсужден с двумя офицерами германского Генштаба, которых командируют Гинденбург и Людендорф для организации предприятия. Русские офицеры с германскими пленными захватят все пункты и продержатся сутки, пока из Орши придут германские войска…» Этот план, судя по записям Милюкова, был отложен только временно из-за разногласий в германских «верхах», но такого рода сведения стимулировали «миссию» Милюкова в Киеве…

«Завязка» произошла на квартире одного из гетманских министров – кадета Н. П. Василенко. Он сообщил Милюкову, что на обеде у командующего германскими войсками на Украине генерала Эйхгорна у него произошел важный разговор с неким майором Гаазе. Это имя нам уже встречалось в связи с историей гетманского переворота (по словам Милюкова, «Гаазе» был псевдоним… принца Гессенского, брата Александры Федоровны). Теперь «майор Гаазе» поставил перед Василенко вопрос о перспективах восстановления «единства России», подчеркнув, что в решении его немцы могут «иметь дело только с монархическими партиями». Василенко уже знал, что Милюков находился в Киеве, и дипломатично ответил, что теперь в антисоветском лагере – многие монархисты, в том числе и сам Милюков.

Выслушав Василенко, Милюков сказал ему, что «тут будет удобный базис для беседы», и было решено, что Василенко сообщит о Милюкове «майору Гаазе».

Беседа состоялась 8 (21) июня. Ее содержание, почти стенографически записанное Милюковым, распадается на три части: выяснение взаимных целей и намерений сторон, выработка условий возможного соглашения и определение его политической базы.

Гаазе заявил, что свое окончательное отношение к России Германия может выявить только по окончании войны, но уже теперь она хотела бы иметь «определенные гарантии» путем выяснения позиции антибольшевистских сил. Милюков изложил свой план: «необходимо сделать хотя бы вид», что Москва будет освобождена усилиями самих русских; эту роль можно поручить Добровольческой армии, которую немцы снабдят оружием и перебросят на «кратчайшее расстояние» к Москве, в район Воронежа или Курска; германские же войска прикроют «западный фронт Московской области» и будут «грозить вторжением оттуда».

Судя по записям, Гаазе в принципе вполне благосклонно отнесся к плану, но выразил сомнение в достаточной силе Добровольческой армии и в «сочувствии германцам» ее командования, в частности генерала Алексеева. В ответ Милюков сказал, что на основании своей переписки с Алексеевым он может думать, что генерал «уже не так чужд мысли о необходимости считаться с объективными фактами». Впоследствии, в эмиграции, вопрос о «сношениях» Милюкова с Алексеевым летом 1918 г. (во время пребывания Милюкова в Киеве) вызвал довольно острую полемику[651]. Алексеева, правда, уже давно не было в живых (он умер осенью 1918 г.), но бывшие добровольцы обвиняли Милюкова в попытке исказить позицию Алексеева в вопросе об «ориентациях», приписав ему некоторые «германофильские колебания». Скорее всего, дело было не в «колебаниях», а в прагматизме Алексеева и всего добровольческого командования, вынужденных считаться с соседством германских войск и возможностью получать от них оружие и боеприпасы…

Но мы несколько уклонились в сторону. Выяснив намерения Милюкова, Гаазе далее перешел к вопросу об условиях возможного соглашения. Больше всего, как мы уже знаем, немцев волновала судьба Брестского договора, точнее, огромных территориальных приобретений, которые они по нему получили. «Нам будет трудно отказаться от того, что составляет цену принесенных нами жертв», – заявил Гаазе, «тонким» дипломатическим языком прикрыв цинизм совершенного милитаристского грабежа.

Милюков, как и все контрреволюционеры, ярый противник Бреста, проявил необходимое «понимание». Не входя в подробности, в принципе он соглашался на необходимое «исправление» границ в пользу Германии (особенно в Прибалтике), соглашался на превращение Украины в государство «типа Баварии» и т. п. Но главную «компенсацию» немцам он видел в предоставлении им «экономических выгод» в «восстановленной» ими России, что практически отдавало ее во власть германского капитала.

Затем возник вопрос о политическом характере возможного соглашения. «Для похода на Москву, – заявил Гаазе, – надо идти объединенными. Можете ли вы, кадеты, идти вместе с монархистами?» Ответ Милюкова, по существу, был положительным, хотя он старался подчеркнуть, что есть монархисты – сторонники абсолютной (самодержавной) монархии и монархисты-конституционалисты, к которым он, Милюков, и принадлежит. Он говорил, что вопрос о том, кто из них возьмет верх, решит будущее: «если впоследствии ход истории нас ототрет от главного курса – это дело истории», но пока без нас (т. е. кадетов) «обойтись нельзя», ибо «мы главные staatbildene Elemente».

Убедившись в монархической направленности замыслов Милюкова, Гаазе перевел обсуждение в конкретную плоскость вопроса о возможных кандидатах на престол. «Кого Вы имеете в виду? – задал он вопрос Милюкову. – Одни говорят об Алексее (сыне Николая Романова. – Г.И.), а другие о Михаиле Александровиче». Милюков прямо высказался в пользу последнего. По его словам, при Алексее, во-первых, «к престолу приблизились бы личности, которые и прежде вызывали Deutschenhaas», т. е. ненависть к немцам, а во-вторых, его выдвижение потребовало бы регента, кандидатура которого вызвала бы новые споры. Что же касается великого князя Михаила Александровича, то он, «как человек слабый», оказался бы под влиянием тех, «кто будет около него», т. е. в данном случае германофилов. Когда Гаазе посетовал на то, что оба кандидата находятся «в руках большевиков» или могут попасть к антантовским союзникам, Милюков продемонстрировал «великолепный» цинизм. По его выражению, все это уже «вопрос техники». «В крайнем случае, – небрежно сказал он, – возьмите Дмитрия Павловича (великий князь, один из убийц Г. Распутина. – Г.И.) и жените его на Ольге (старшей дочери Николая. – Г.И.)».

Беседа была закончена. «Я передам это в высшее место», – сказал на прощание Гаазе, подчеркнув особое значение состоявшейся встречи…

Из тех же записей Милюкова мы узнаем о причинах, по которым его киевские переговоры не получили какого-либо практического выхода. В начале июня в Киев из Москвы приехал некий «лейтенант Масленников» с письмами. Из его рассказов, а также из писем, врученных Милюкову, выяснилась картина раскола «Правого центра», который, по-видимому, и поручил Милюкову вступить в контакты с немцами. Сделанные Милюковым по этому поводу записи содержат в себе весьма ценные сведения. Это (т. е. раскол в «Правом центре». – Г.И.), записал Милюков, «устроили союзники (англичане), показав Степанову (один из кадетских лидеров. – Г.И.) документы о сношениях Гурко и Кривошеина, а также обоих Трубецких… с германцами. После выхода (кадетов из «Правого центра». – Г.И.) стали откровеннее, стали говорить о предстоящей после 25 июня высадке японцев, о том, что движение чехословаков – их дело. Составился новый «левый центр» («Национальный». – Г.И.) от Степанова до Савинкова, у которого 5 тысяч офицеров. Теперь они (т. е. союзники. – Г.И.) дают деньги».