«Держись! Держись!» — умолял Брюс не то мост, не ту оскальзывающуюся Элию, не то самого себя. Далеко внизу клокотала, пенясь по окоему, мутно-синяя река.

«Удачного пути!» — пожелали руны на следующей плитке, прежде чем распасться.

…Сухо защелкали, осыпаясь, камешки из-под корней, впившихся в противоположный срез берега. Ввинчиваясь в чащу вслед за спутницей, Брюс не оглядывался.

«…Даже дома обращались против жильцов своих. Или, случалось, за ночь скалы окружали селения, не выпуская никого из каменного кулака. А поутру сжимали кольцо так плотно, что и века спустя меж теми камнями и лезвие ножа не протиснуть…

Бывало так, что собственная плоть человека отказывалась служить ему, и он умирал, не в силах сделать ни единого вдоха или глотнуть воды, лежа на берегу реки…»

* * *

Лес смыкал за ними стены — плотные, колючие, жилистые. Это нельзя было назвать ветками, это были настоящие замковые ворота с засовами, бескомпромиссно отсекающие путь назад. Но пути вперед тоже не было. Тропа, едва поманив, бесследно сгинула в зарослях.

Хуже всего было то, что живой лес был как попало завален лесом мертвым. Гиппогриф, наверное, уже жалел, что вернулся к неугомонным людям, ибо ему пришлось протискиваться сквозь чащобу, отчетливо скрежеща жестким оперением. Мелким людям проще было продираться через зеленое буйство, перебираясь через поваленные стволы, окостеневшие и чешуистые корни, смахивающие на змей, и через змею, притворившуюся корнем.

Брюс взмахнул руками, удерживая равновесие, когда «корень» внезапно конвульсивно содрогнулся.

— Спа… спасибо, — ошарашено выдохнул он, когда Элия деловито отсекла ножом здоровенную голову рептилии, вознамерившейся испробовать гостей на зуб.

— Смотри, куда идешь, — посоветовала спасительница раздраженно, не удостоив спасенного взглядом.

Лако с интересом потянул укороченную змею за ошметок шкуры. Из кустов справа тут же высунулась другая змеиная голова. В неподвижных желтых глазах явственно стояло неодобрение. Во весь рост.

Путники понятливо ринулись прочь.

Становилось все темнее. Деревья росли истошно и жадно, занимая каждый клочок почвы. Их словно некая сила выгоняла из земли. Большинство быстро гибло, забивая все желтым и черным буреломом. Кроны высоких деревьев застили свет растущим снизу собратьям, но подлесок не становился реже. Даже напротив, он уплотнялся, превращался в свалявшийся исполинский войлок, который не раздерешь и бороной.

Казалось, между каждыми двумя травинками непременно жаждет втиснуться третья. Все, что могло прорасти, здесь перло вверх, вширь, вглубь. И погибало от истощения, намертво сплетясь с соседями.

— Руку давай, — скомандовал Брюс, проверив на прочность очередной корень. Громадная, вывернутая из земли плеть выгнула морщинистый мост над сплошной мостовой из бледно-голубых грибных шляпок. Мост выглядел подозрительно.

Элия, поколебавшись, все же уцепилась за руку Брюса и забралась следом. Они касались друг друга всего лишь несколько мгновений, но чуть дольше, чем надо бы… Тепло словно спаяло ладони.

И это после того, как они готовы были убить друг друга на переправе?

Сверху хрустнуло, и посыпался листвяной и древесный мусор. Гиппогриф перескакивал с одной ветки, на другую, цепляясь передними когтями, как безумных размеров птица. Только задние копыта то и дело соскальзывали.

— Ему здесь не нравится, — заметила Элия, высвобождая руку и торопясь отвести смягчившийся взгляд.

— Как я его понимаю…

Пока они ползли по корню над грибным полем, от светлых шляпок с каждым неслышным вздохом отделялось облачко спор. Мгновение повисев, рой деловито устремлялся прочь в разных направлениях. Несколько спор добралось и до Брюса. Ужалило, как искрами.

— Вот пакость. — Рядом Элия торопливо заскребла кожу, расцарапывая до крови.

Тут же, будто почуяв ее запах, из гнезда, похожего на мятую берлогу, кое-как втиснутую между стволами, выставилась жуткая клыкастая харя. Может, намерения у нее были самыми дружелюбными, но Брюс и Элия вновь рванули прочь. Хватит уже общения с аборигенами.

Дышалось тяжело. Ветер безнадежно вяз в чаще. Лес вокруг вздымался такой дремучий, что, взобравшись однажды на ярус над землей, вернуться ниже невозможно. Смыкались плотные колючие щиты, под которыми что-то шуршало, голосило и бегало…

— Кого охотники здесь ловят? — мрачно осведомился Брюс в пространство.

И вдруг получил ответ:

— А вот кого! — Элия подцепила краем ножа ссохшуюся, покоробившуюся ременную ловушку, растянутую в листве. В ловушке съежилось что-то пушистое и давно дохлое. — У меня была муфта из такого зверя. Это шушуг пестрый.

— Надеюсь, твоя муфта пахла приятнее… И не поросла грибницей, — добавил Брюс, заметив, что среди ворсин длинного меха пробиваются белесо-голубые пуговицы грибных шляпок.

— Еще у меня было покрывало из цельной шкуры полосатого бузуна, — сообщила Элия. — И если он тоже водится здесь, то нам стоит уносить ноги.

— Почему?

— Этим покрывалом можно было застелить весь главный зал матушкиного замка.

— Вряд ли он здесь развернется, — с сомнением утешил Брюс.

…Зато он вполне мог развернуться здесь.

Путешественники и сами не заметили, как чудовищное буйство леса разредилось, успокоилось, полиняло, оставив после себя буреломы сухих стволов, поваленных как попало, и исполинов-одиночек, растущих, кажется, до самого неба.

Брюс прикоснулся к ближайшему дереву. Морщинистая кора была холодной, жесткой, будто каменной, хотя внешне все еще казалась живой. Зато соседнее дерево и вовсе посерело, покрывшись каменными струпьями, как лишаями.

— Там, кажется, просвет…

Торчащие ветки окостеневшего бурелома изгибались ребрами погибших драконов. Многие деревья обвились друг вокруг друга, закаменев, и больше смахивали не на растения, а на причуды сумасшедшего зодчего. Сильно пахло влажным камнем.

Глухо растрескался и осыпался вниз кусками керамики ствол дуба, который задел крылом гиппогриф. Из черного нутра, из пролома посыпалась труха гнилого дерева.

Под ногами хрустели не то листья, не то глиняные черепки.

* * *

Странное место… Не поймешь, могила города или его зародыш… И как мумия или зародыш — он уродлив.

Добрались до него уже к вечеру Чернильный мрак размывал очертания строений, придавая и без того причудливым сооружениям и вовсе инфернальный вид. Камень разросся, как коралл, выплетая твердый ажур. Мутные кристаллы, спаянные в друзы, опухолями усеивали плоскости.

Земля под ногами была полна стеклянных сгустков, как плевков. Местами стекло изъязвило почву так глубоко, что стали различимы корни фундаментов — скорее по-древесному сложные, чем геометрически правильные.