href="ch2.xhtml#id15" class="a">[84]. Сшиб с ног Ивана, а сам знай накладывает да приговаривает:

— Так-то по соседски-то поступаете? — шумит.

— Четвертый овин удумал спалить?

А Иван, вместо того, чтобы скорее повинную принести и замиренья просить, все матерком, матерком Тихона-то! Ну, тот, известно, в сердца вошел, пуще колом насаживает.

"Оставить на малое время — думает, — будет с него?" А Иван опять бранит, растравляет Тихона-то. Даст себе передышку Сосипатров и еще угощает доброго соседа. Бил он соседа, бил, инда сам весь изнемог.

Иван перестал браниться, лежит и уже не дышит. Тихон нагнулся к нему, погадал, не притворился ли.

Где! Весь дух вышиб, кончину принял от кола-то!

Тихон домой, бабу зовет:

— Пойдем-ка поскорее, тело убрать.

По дороге к овину Тихон говорит:

— Ведь я соседа убил. Иван овин пытался поджечь, а я подкараулил и колом попотчевал. Надо подальше куда его оттащить.

Прибежали к тому месту, где убитый лежал, а его уж нет.

— Ах, грех какой! — вскрикнул Тихон. — Знать, уполз. Беда теперь моей головушке, на каторжные работы сошлют...

Вернулись — до утра не спали. Пойдет ли уж тут сон, когда эдакое страшное дело стряслось!

Утрочку Сосипатров вышел на улицу, чтобы узнать стороною про соседа, гребтится[85] на сердце-то, боится за свой грех. Глядь, а сосед Иван навстречу.

— Здорово, Тихон Сосипатрыч, — говорит Иван.

— А я, было, к тебе.

— Просим милости, — отвечает Тихон, — пойдем в избу.

И глядит на соседа: ни в чем невредим, стоит перед ним Иван, смотрит на него приветно, доброжелательно.

— Ничего, здесь перетолкуем, — говорит сосед. — Все ли у тебя благополучно, Тихон Сосипатрович?

— А ще? — спрашивает Тихон, а сам пытливо глядит на Ивана.

— Да хозяйка моя ночью во двор выбежала, — сказывает Иван, — так слышала, как на твоем гумне кто-то стонал и на столбу у овина дубиной стучал. Хотел я досмотреть, да, правду сказать, позабоялся: не овинный ли, мол, зубы на кого точит?

Полегче вздохнул Тихон Сосипатрович, отлегло от сердца-то.

— Кажись, у меня все слава Богу, благополучно, — отвечает сосед. — Позапоздал я сегодня, надо торопиться овин обмолачивать.

— Ступай с Богом, — сказал сосед Иван. — Я об этом и хотел тебе доложиться.

Но только Тихон и рассказывает своей хозяйке:

— Какое диво, Финоговна. Как я вчерась бил Ивана, замертво на месте оставил: а он сегодня у ворот со мной разговаривал, и хоть бы чем-нибудь себя выдал: говорит ласково, по-хорошему, и упредил меня: чувствует, значит, что обижаться ему на меня не следует.

Выслушала мужа Мавра до последнего слова.

— Да его ли ты накрыл, — промолвила баба, — не другого ли кого ты нахаживал?

— Кажись бы, его, — раздумчиво ответил Тихон.

— Разве я обознался?

— То-то! Не овинный ли тебе представился?

Ухмыльнулся Сосипатрыч:

— Полно, глупая, не дело болтаешь!

Молотит, а сам беспокоится. "Кого же я убил, — думает. — Как я ему сыпал, как накладывал".

Ожидает, не подойдет ли кто, не объявит ли, что вблизи мертвое тело оказалось. Не слыхать.

День прошел — не слыхать, завечерело — о мертвом теле помина нет.

Успокоился Тихон Сосипатрыч. Поужинав, на печь завалился, а хозяйка на лавке пряла, сквозь окошки от огня свет небольшой на волю был.

Деревня Окариха на берегу вытянулась, избы окошками на реку Большой луг глядят. Изба Тихона Сосипатрова посередке стояла, с левой стороны проездной проулок к реке, мелко тут, куры вброд переходят. Ночь стояла наволочная, временем из-за тучи месяц проглядывал.

Вот часов так в десять ночи Мавра и слышит: с улицы в подоконник стучат. Она подняла иконенку, видит, человек в свету стоит, одет по-кучерскому, с плеткой в руках.

— Чего тебе надо, добрый человек? — спросила.

— Да вот с господами иду, — отвечает кучер, — да не знаю, как через реку перебраться, в первый раз веду, боимся.

— Поезжай смело, родимый, — говорит Мавра, — в этом месте не глыбко.

— Да, слышь, место-то незнакомое. Не потрудится ли твой хозяин, не покажет ли нам место?

Хозяйка крикнула, разбудила мужа, тот слез и к окошку. Видит, кучер стоит, а в сторонке — тарантас, в нем два барина сидят, цыгарки курят.

— Чего ты сомневаешься? — говорит Тихон человеку в кучерской одежде. — Дорога прямоезжая, вода тут разве по лодыжку захватит.

А кучер ему в ответ:

— Все же мы опасаемся, — говорит, — выди, пожалуйста, почтенный, укажи нам переправу. Господа за труды заплатят.

Тихон пообиделся.

— Платить мне не за что, труды невелики, — сказал Сосипатров, — а перевести я, пожалуй, переведу коней.

Как был в одной рубахе и босиком, так и вышел за ворота, пошел к реке, а кучер, влезши на козлы, за ним поехал, господа цыгарки курят, дымок так и пышет.

У бережка Тихон приостановился, спросил у кучера кнут, взял и отпустил кнутовище в воду.

— Видишь ли, — сказал, — полтора вершка нет. И дальше не глубже. Не стоит и мерять. Поезжай свободно.

А человек в кучерской одежде с козел просит:

— А ты ногой-то стань: мне видней будет. Сосипатрыч усмехнулся, шагнул.

— Гляди! — крикнул и встал ногами на дно реки.

Только он встал, как тарантас с барами и человек в кучерской одежде с лошадьми исчезли, а сам он очутился в больших хоромах.

— Стою я посреди горницы, — рассказывал после Тихон Сосипатрович, — барин, али какой атаман, сидит за столом, в креслах, и с шеи на грудь цепь свесилась, вот в каких земские начальники сидят; барыня расхаживает взад и вперед по полу, и вот как унывно кто с изразцовой печки стонет. Атаман, начальник-то, как на меня закричит грубым голосом.

— Ще ты, подлец, как человека-то изувечил! Разве возможно драться?

Я так и дрогнул, обробел очень.

— Виноват, ваше превосходительство, — докладываю, — сосед у меня три овина сжег, четвертый хотел поджечь, я его и поучил.

— Какой черт сосед! — напустился на меня начальник. — Ты моего закадычного друга изурочил — вон он как на печи-то стонет. Я тебя за это, подлец, в Сибирь, на каторгу сошлю!

Я вертелся, вертелся, душой-то кривулял, кривулял, и никак-то не могу отвиляться, а барин пуще распаляется, напирает на меня и кричит:

— Розог! Палок!

И барыня в его руку