Указание на них не лишит тексты того обаяния, которое местами в них содержится, да и не нужно! Но при должной подаче это будет «литературное» обаяние. Преклонение не перед «невидимым и всемогущим» вне человека – а перед человеческой мыслью и фантазией.

Как прискорбно – поспешны мы нередко бывали, вместе с водой выплескивая младенца – самих себя лишая культурно-исторических корней!

Когда готовые формулы проскальзывают в сознании – а именно так и происходит при излишне-перестраховочном преподавании самых положительных знаний – «запретное» влечет и прочно фиксируется в памяти. «Мы прямо начнем злоупотреблением…»: сочинения – случайные отрывки, кем-то перепечатанные, переписанные, может быть, и дополненные – Павла Флоренского, Владимира Соловьева; клочки каких-то «священных текстов» начинают гулять по рукам. Ими спекулируют в прямом и переносном смысле. Доморощенные «комментаторы», проповедники-самоучки активно паразитируют на полузнании, а еще больше – на полном невежестве своих добровольных слушателей.

«Прошлое – само по себе, настоящее – само по себе», – это если не говорили, то подразумевали многие школьные, и не только школьные учителя всепоглощающей безусой «паствы».

Недостаток исторических знаний дорастает до нарушения генетического кода народа, нарушения «сродности» соотечественников. Впору вспомнить слова из платоновского «Тимея», с какими восточный мудрец обращается к греку: «Все вы юны умом, ибо умы ваши не сохраняют никакого предания, искони переходившего из рода в род, и никакого учения, поседевшего от времени… И вы снова начинаете все сначала, словно только что родились, ничего не ведая о том, что было в древние времена или у вас самих».

Знакомый ученый рассказывал. Спрашивал он у коллег-историков, когда родился Ключевский и где похоронен. Правильного ответа не дождался. Попросил своих студентов пойти в Донской монастырь – хоть плиту надгробную помыть в год

75-летия со дня смерти одного из самых блистательных российских историков.

Зато в «Православном календаре» на 1986 год в столбце «мирских» юбилеев эта дата была указана первой.

«В прошлом – только плохое», этот тезис одномерных демагогов/перестраховщиков, лимитчиков – перекати-поле парит над всеми зримыми и незримыми разрушениями, за которые мы расплачиваемся невежеством и бездуховностью. До последнего времени культурное наследие прошлого напоминало остатки вырубленного леса, поглощаемые потихоньку пустыней. Медленный, но непрерывный прилив песчаного моря захлестывал пни некогда величественных деревьев, намертво вросших корнями в родную землю. И лишь у кромки годовых колец трепетали на ветру, изнемогали от жары тонкие, чудом выросшие прутики, питавшиеся соком той же земли, Соком, поднимавшимся по почти окаменевшим древним капиллярам деревьев – «отцов»…

За четыре месяца до смерти Пушкин в письме Чаадаеву упреждал всех отрекавшихся и отрекающихся от прошлого своей родины: «Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться… я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора – меня раздражают, как человек с предрассудками – я оскорблен, – но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал».

Вам не кажется, что отречение от истории равносильно в какой-то мере измене родине?…

Красота ли, история ли, учение ли, несущее на себе печать мистицизма, могут быть и должны быть отличаемы от собственно красоты, истории, нравственных постулатов. Последние от этого только выигрывают.

Если мы будем последовательны в том гигантских масштабов нравственном оздоровлении страны, которое сейчас происходит, мы все со временем усвоим без помощи (и без помех, точнее сказать) религии, что в моральном отношении нет разницы между крупным и мелким воровством – присвоил ты сто тысяч или умыкнул в универсаме банку консервов; между крупным и мелким предательством – продал ты государственную тайну или смолчал, когда на аттестации устраивали травлю честного человека; нет разницы между «мелкой» и «крупной» подлостью. Если мы будем последовательны, то для любого станет нестерпимой душевной мукой любая отметина собственной подлости. Сделать так в наших силах, и, сделав так, мы поймем, что опыт наш станет достоянием человечества. Истинно-духовным. И религия в этом деле нам не помощник.

… Однажды моя тетя спросила у бабушки:

– Мама, а вот если бы у тебя был такой выбор: бог или мы. Что бы ты выбрала?

Подумав, бабушка все-таки с улыбкой, но решительно ответила:

– Бога.

Да, она, столько пережившая, столько сделавшая для детей, насквозь пропитанная и воспитанная церковью, благоговейно слушавшая отца Василия, выбрала бога. Где же тут человечность и самоотречение, которые церковь по идее должна множить?…

И кажется мне, что многие сегодня идут в церковь из эгоизма. Старики – вечное блаженство себе вымаливать; те, кто помоложе – иждивенчество свое оправдать или на добровольную отторженность от дел общества благословение получить. И ведь не разубежденными выходят. Наоборот.

Сплелась сегодня в церкви старина, которая всего-навсего пережиток, и новизна, которая всего лишь мода…

– Все-таки дух – с церковью, – торжественно и упрямо произнес отец Василий. – Церковь же прощает заблудших. Она же обнимает и хулу несущих.

Я не сдержал улыбки:

– Абсолютизированный дух, который берется обойтись без «жизни» – уродство, прости меня.

– Абсолютизированная «жизнь», которая презирает «дух» – мерзость, прости меня, – парировал отец Василий, по-моему, несправедливо.

– Безостановочный путь, а не духовный застой, – вот предназначение человека, – сказал я. – Все застывшее – лишь орудие для этого, в лучшем случае.

– Мне жаль тебя, – отозвался мой собеседник.

– Прощай, что поделаешь.

– Прощай, брат. Храни тебя Господь…

Так закончился наш разговор с отцом Василием.

До деревенского дома, этой странной формы собственности горожанина, которая способна из тебя самого сделать свою собственность, до деревенского дома надо добираться на нескольких электричках…

Попутчиков было уже много. Описывать или даже упоминать всех нет ни возможности, ни необходимости.

– А вот что значит «Россия»? – вопрошает окружающих один из «мужиков в электричке». – Это значит «Ра-сея», светоносная. Ра – бог солнца в Египте, читай – свет. «Сеющая свет», понял?

И, довольный собой, видимо, слегка подшофе, попутчик отваливается к тусклому окну вагона.

«Расея», казалось, была вся тут: голубо– и кареглазая, тайком пьющая и верещащая «устами младенцев», пересыпанная рюкзаками с колбасой, возвращаемой в те края, где колбаса-то и производится, обложенная пачками «Известий», накопленных для внимательного чтения во время съезда народных депутатов. В который раз она была стронута и втиснута в вагоны. Но люди все шутили, ругались беззлобно, все рассказывали «про страшное» да про случаи небывалого везения, ибо здесь, в замызганном вагоне, где нет и не может быть никакого начальства, никакого чужого уха, они отдыхали душой, будто в семье, не совсем благополучной, но родной; делились житейским опытом со всем светом и беззаботно «копали» – исследовали все, что на ум приходило, иной раз делая выводы то немыслимо нелепые, то – похожие на озарение.