Фрунзе помнил о своем обещании покончить с Врангелем до сильных холодов, до лютых декабрьских морозов. Но сил не хватало. Большие надежды он возлагал на Первую конную. Но она продвигалась излишне медленно.

В те дни Ленин, каждодневно следивший за продвижением Первой конной, направил Реввоенсовету Первой конной телеграмму: «Крайне важно изо всех сил ускорить продвижение вашей армии на Южный фронт. Прошу принять для этого все меры, не останавливаясь перед героическими. Телеграфируйте, что именно делаете».

Что мог ответить Буденный вождю более конкретно? И что означали эти его слова: «не останавливаясь перед героическими»? Тогда как еще можно назвать его рейд? Бойцы по много дней не раздевались и не мылись, на ходу, в седлах, спали, мерзли от холодных дождей, питались впроголодь, а то и голодали, и так же плохо, из-за отсутствия фуража, кормили своих измотанных безостановочным походом лошадей. И едва ли не каждый день вступали в схватки с различными бандами.

«Делаем все возможное», – ответил Буденный Ленину. И это была вся правда.

Вернулся от радистов Сиротинский.

– Вот уже два дня установить связь с Первой конной не удается. В последней сводке Буденный сообщил, что его армия миновала район Житомира и Бердичева и направляется к Белой Церкви. Из других источников известно, что петлюровцы наступают армии Буденного на пятки, они заняли Тетиев, Христиновку и Умань, – доложил он и сел.

Фрунзе сдвинул шторку с висящей на стене карты, стал молча ее изучать.

– И вот вопрос, – сказал он после длительного молчания. – Согласованы ли действия Петлюры с Врангелем?

– Вряд ли, – отозвался Менжинский. – Сведениями о их примирении мы не располагаем. Да и платформы для примирения у них нет. Петлюра – за самостийную Украину, Врангель – за единую и неделимую Россию.

– Их может временно примирить общая цель, – стал размышлять Фрунзе. – И те и другие заинтересованы в поражении Красной армии, а на данном этапе – в разгроме Первой конной. Им даже не обязательно вступать в переговоры. Допускаю, что Петлюра каким-то путем узнал о засаде и по своей инициативе помогает Врангелю. Это, конечно, только мое предположение. Но будь я на месте Петлюры, поступил бы именно так. Смотрите! – и Михаил Васильевич, подкрепляя свои слова движениями рук, стал объяснять. – Первая конная пока что где-то здесь. А территория от Тетиева до Умани занята Петлюрой. И у Первой конной практически нет другого пути, кроме этого: на Черкассы и дальше, к Знаменским лесам. Вполне возможно, что это случайность. Но если Буденный в эти дни не задержится в пути, не вступит в схватку с какой-нибудь самозваной бандой или петлюровским отрядом, то дня через два-три выйдет прямо на врангелевскую засаду.

– Вполне возможно, – согласился Менжинский.

– Сколько у них там людей? – спросил Фрунзе у Кольцова.

– Я так понял, что-то около тысячи. Много кадровых офицеров. Засада подготовлена серьезно.

– Ну вот! Тысяча вооруженных людей плюс внезапное нападение. Не хочу гадать о результатах.

Фрунзе несколько раз задумчиво прошелся по кабинету. Все понимали, что он продумывает ситуацию, и ждали, что он скажет.

– Я так понимаю, надо любыми способами известить Буденного о засаде и таким образом исключить внезапность нападения. Это, пожалуй, главное. Имея эту информацию, Буденный сможет обойти эти места или уж, во всяком случае, будет готов встретиться с этими врангелевскими молодцами. И второе. Уже сегодня надо выехать в район Чигирина и предпринять все, чтобы предупредить нападение на Первую конную.

– Какими силами? – спросил Кольцов.

– Я сейчас об этом и думаю, – Фрунзе поднял взгляд на Менжинского. – А вы, Вячеслав Рудольфович, не могли бы по своей линии связаться с местными чекистами Кременчуга, Чигирина, Черкасс? Может, помогут?

– В каждом из этих городов осталось по пять-шесть человек чекистов, – вздохнул Менжинский. – В основном это наши глаза и уши. Всего лишь. Остальные – у вас, на Южном фронте.

– А ЧОН? Части особого назначения? – подсказал Фрунзе. – Пусть встряхнутся. Поймите, я не могу сейчас лишиться на фронте даже одного полка. – И пояснил, – Пока пребываю в шатком равновесии. Надежда только на объявленную мобилизацию. Но это будет завтра. А ликвидировать вражескую засаду надо уже сегодня. Я фигурально.

– ЧОН не относится к ЧК. Это, по сути, отряды самообороны, – задумчиво ответил Менжинский. – Там меньше чем по сотне бойцов. Мы с ними, конечно, взаимодействуем. Но они нам не подчиняются. Придется просить.

Фрунзе не ответил. Продолжил молча изучать карту. Он знал то, что знал: с фронта он снимать бойцов не может и не будет. Не имеет морального права. Потому что в один день может рухнуть это сегодняшнее хлипкое равновесие, и тогда начнутся непредсказуемые события, которые уже не остановить малой кровью.

– Хорошо, я попрошу, – вздохнул Менжинский, приняв молчание Фрунзе за недовольство.

– Этого мало, – заметил Фрунзе. – Я должен быть уверен, что чоновцы примут участие в этой операции.

Они разговаривали на разных языках. Фрунзе на четком армейском. Любое сказанное им слово нельзя было трактовать по-иному. Менжинский же, юрист по образованию, с семнадцатого года побывавший на различных высоких государственных должностях, стал привыкать к неизбежным компромиссам, и поэтому и сейчас старался не быть резко категоричным. Как и Фрунзе, он был человеком слова, но положительных результатов добивался интеллигентной мягкостью и мелкими уступками.

– Я сказал: я попрошу! – снова, но уже более твердо, сказал Менжинский. – Разве этого мало? – и надолго замолчал.

Фрунзе понял, что от Менжинского клятвы он не услышит. Но поверил: он сделает все, что в его силах, и даже больше. И вернулся к карте:

– Я полагаю, за сутки до Матронинского монастыря вполне можно добраться. По железной дороге – до Кременчуга. Но высаживаться надо на правом берегу Днепра, лучше всего вот здесь, в Буртах, – он коротко взглянул на Менжинского. – Там же назначайте пункт сбора всех чоновских отрядов. До Чигирина оттуда верст тридцать, и там еще…

– Что-то около десяти верст, – подсказал сидящий в уголочке кабинета Сиротинский.

– Ну вот. Вполне возможно за сутки, – Фрунзе вернулся на свое место, спросил у Сиротинского: – Насчет Матронинского монастыря, Сережа, выяснил какие-либо подробности?

Сиротинский подошел к столу.

– Пока радисты пытались связаться с Буденным, я тут, в хозяйской библиотеке, книги историка Ключевского обнаружил. Вернее, я вспомнил, что-то в его сочинениях когда-то про монастыри читал.

– Ты нам, Сережа, не про свои изыскания рассказывай, – остановил Сиротинского Фрунзе. – Лучше про монастырь, если что-то выяснил. Нас сейчас это больше интересует.

– Понятно. Это очень древний монастырь, построен на территории еще скифского городища. Известен века с пятнадцатого, но построен, возможно, и раньше, веке в двенадцатом.