После совещания у Фрунзе они вернулись в Особый отдел. Менжинский не отпустил Кольцова. Он попросил помощника принести ему список всех сотрудников ЧК, находящихся на данный момент в Харькове, и стал при Кольцове и для него отбирать не только обстрелянных, но и уже отличившихся в боевых операциях, способных возглавить в будущем отряде группы чоновцев.

Он понимал, что дело, на которое отправлялся Кольцов, было не просто смертельно опасное. У него было не так много шансов на успех. А Менжинский хотел, чтобы он остался в живых. Для этого ему нужны опытные помощники. От них во многом будет зависеть, сумеет ли отряд скрытно проникнуть в Знаменские леса, к Матронинскому монастырю. Уже там, на месте, надо хорошо подготовиться к неравному бою. Надо удачно выбрать время нападения на противника и застать его врасплох. Лишь в этом случае можно рассчитывать на успех.

Но Знаменский лес, где располагался Матронинский монастырь, был многолюден, вокруг много селений, и отряд будет трудно перебросить туда скрытно. А это значит, что противник сможет хорошо подготовиться к боевым действиям. Не исключено, что на помощь врангелевцам придет Петлюра. На этом этапе войны их интересы совпадают. И разгорится такое пожарище, что для того чтобы его погасить, Фрунзе придется снимать с фронта не одну дивизию.

Всего этого не случится, если Кольцов будет действовать партизанским способом. Подбираться к монастырю лучше всего ночью, обходя села. Для того чтобы отряд был управляем, следует разбить его на мелкие группы и во главе этих групп поставить опытных людей.

Менжинский давал Кольцову советы, исходя из своего богатого подпольного прошлого в Ярославле, Свеаборге и Петрограде. Но как же жалко было ему отрывать от сердца так нужных сейчас людей. Большая их часть осталась в Москве, сюда, в Харьков, Менжинский забрал с собой трижды проверенных и испытанных. Сейчас из них отбирал самых осторожных, самых хитрых, не подверженных неоправданному риску.

Список оказался короткий, из восьми человек. Немного подумав, Менжинский вычеркнул из него еще две фамилии и лишь затем передал его Кольцову.

– Это – люди, на которых вы можете уверенно положиться, – коротко сказал он. – Каждого хорошо знаю лично. Не подведут.

Кольцов еще раз бегло просмотрел список. Фамилии были незнакомые, кроме, пожалуй, одной. Кириллов. Он даже подумал, да мало ли в России Кирилловых. Но на всякий случай спросил:

– Знал я одного Кириллова. Тот, помню, был начальником Политотдела Правобережной группы войск в Бериславе. Уж не родственник ли?

– Он самый и есть, – ответил Менжинский. – Андрей Степанович Кириллов. Он вчера вечером у меня был, вас разыскивал.

– Но… в этом списке? – удивился Кольцов. – Как это? Почему?

– Он был здесь, в Харькове, в госпитале. Вчера выписался. Очень хотел вас увидеть. Вот я сейчас и подумал: пусть чуток проветрится после штабной работы. И вам будет в подкрепление.

– Не слишком ли расточительно? Меня бы к нему в помощники, это я бы еще смог понять. Да и согласится ли он.

– Гольдман мне сказал, что разговаривал с Кирилловым. Он согласен. По-моему, Гольдман его и уговорил.

– Когда это Гольдман мог успеть? – усомнился Кольцов.

– Вы плохо знаете Гольдмана. Он еще там, в приемной у Фрунзе, подписал у меня требования на ружейные склады и тут же умчался на вокзал доставать теплушку.

Кольцов вспомнил: минут на десять Менжинский действительно покидал кабинет Фрунзе. Ну, Гольдман! Ну, перпетум мобиле!

– А почему в списке нет Гольдмана? – спросил Кольцов. Он надеялся, что Гольдман напросится с ними.

– Потому, что я его вам не отдам. У него и здесь работы выше крыши. Причем такой, какую я никому не могу доверить, – ответил Менжинский. – Он один заменит всех тех людей, которые отправятся с вами. Я нисколько не преувеличиваю.

Осенние дни и так коротки. Но этого дня, до отказа загруженного сборами, Кольцов и вовсе не заметил. Мелькнул – и все. Прощаясь с Менжинским, он выслушал от него массу напутственных слов, причем все они были или трудно, или совсем невыполнимыми. Причин было несколько. Но главная из них: они ничего наперед не могли предугадать. Неизвестных в этой задачке было столько, что она казалась неразрешимой. Менжинский хорошо понимал это, потому что сказал:

– И все же главное для вас – заранее предупредить Буденного о засаде. Если это удастся, в бой вступать с Матронинской засадой неразумно. Но это решать вам там, на месте. Рассчитываю, что разумное решение вам подскажет ваш прошлый опыт.

Буквально на минуту Кольцов забежал в гостиницу, чтобы теплее одеться. Вновь вернулся в Особый отдел. К тому времени там собрались все те, кто должен был отправиться с ним на операцию. Он встретился с ними, чтобы познакомиться. Список, составленный Менжинским, как бы материализовался. Кольцов коротко с каждым побеседовал. И при этом внимательно вглядывался, старался запомнить.

Александр Панченко оказался высоким и тощим, как весло, но улыбчивым молчуном.

Двое Бобровых – отец и сын, Петр Евдокимович и Сергей – два невысоких, широкоплечих, два эдаких крепеньких гриба-боровичка. Старший до революции был печником. Кольцов обратил внимание на его большие, как пудовые гири, кулаки.

Владимир Матросов – парнишка из городских окраин. Веселый, неунывающий, в тельняшке, выглядывающей из-под расстегнутого ворота гимнастерки. На море не служил, тельняшку носит «себе в удовольствие, другим для острастки».

Семен Велигура, из бывших слесарей. Прихватил с собой тяжелый металлический сундучок, наполненный различными ключами, пилами и всякими железяками, которые считал необходимыми в дальней дороге. Объяснил просто: «Ложка к обеду лишней не бывает».

С Петром Степановичем Кирилловым встретились, как родные. Обнялись. Кольцов прежде всего выяснил про ранение. Пулевое, в грудь навылет, но ничего там не повредило и было, как выяснилось, на удивление легким. Но при этом он был еще контужен. Трое суток без сознания. Казалось: закрыл глаза в Бериславе, а открыл – в Харькове. Но и в этом повезло, здоровье постепенно вернулось.

– А с нами зачем пошел? – не удержался, спросил Кольцов. – Не на прогулку ведь отправляемся, Петр Степаныч. Тебе бы еще малость сил поднакопить.

– Хочешь, по секрету? – наклонился к нему Кириллов, хотя рядом с ними никого не было, и находились они в пустующем кабинете Гольдмана. – Я давно решил смыться с политработы. Ну не по мне вся эта бумажная карусель, эти мелкие интриги, ссоры, споры. Я еще до госпиталя от Манцева из УкрЧК к Менжинскому перевелся. Случилась такая оказия, когда его сюда, на Южный фронт, прислали. А мы с ним, как бы это лучше сказать, – однополчане. Вместе в подполье были. Я, видишь, тоже из бывших подпольщиков. Лихое было время. По нему тоскую.

– А по-моему, ты от Землячки сбежал, – улыбнулся Кольцов, напомнив Кириллову ту, которая во время боев под Каховкой распорядилась арестовать Кольцова за враждебную деятельность. Будь тогда на месте Кириллова кто-то другой, неизвестно, как бы все обернулось. Армейский военный трибунал находился под негласным ее руководством и выносил приговоры по ее указке. И, без малого исключения, все они были расстрельные. Много крови было на ее женских руках.