Едва она очухалась под присмотром врачей, едва перестали мучить ее боли и кошмары (сильно повезло, надо сказать, что Лыков просто не успел ее посадить на иглу основательно — то ли дозы были ничтожными, то ли организм у Анны оказался не столь восприимчив к наркотикам), словом, едва она стала осознавать себя и свое положение, как откуда ни возьмись снова объявился этот ее хохлацкий, ничем не истребимый, «незалежный» гонор.

И чтобы она не наделала роковых ошибок, то есть не отправилась к полковнику Лыкову «права качать», что она, кстати, уже и собиралась сделать, желая после всех его «благодеяний» по отношению к ней аннулировать свою дарственную, сыщики решили ее временно изолировать. Для ее же пользы. Отвезли на дачу к Алексею Петровичу Кротову, в Переделкино. Кротов, официально числясь в составе сотрудников «Глории», часто выполнял специальные поручения тех спецслужб, с которыми был связан на протяжении многих лет своей деятельности. Нет, он появлялся в агентстве, помогал сыщикам своим опытом, знаниями и многочисленными связями, а затем снова исчезал на очередном каком-нибудь задании. Но его дача иногда использовалась коллегами, если по делу требовались секретность и относительный комфорт пребывания. Вот туда и отвезли Анну, оставив ее под строгим присмотром молодого сотрудника. Этим шагом убивали сразу двух зайцев. И этой чертовой Аньке, восстановившей силы и способности, дали временного кавалера, и убрали с глаз туда, где ее уж никак не смог бы обнаружить тот же Лыков. Он же не мог не понимать, какую опасность она теперь представляет для него. И начнет искать, обязательно хоть в чем-то, да проколется.

А пока, чтобы не терять времени даром и заодно занять Анькины мозги делом, точнее, подготовкой «страшной мести» предавшему ее негодяю, дамочку заставили подробно записать свои показания относительно всех событий, приведших в конечном счете к убийству Анатолия Юркина. Суровый и не прошибаемый никакими слезами раскаяния адвокат Гордеев заявил Анне Николаевне, что та может надеяться на снисхождение суда только в том случае, если откровенно и подробно изложит на бумаге, по какой причине и каким образом она, ослепленная известием об «измене» мужа, фактически не отдавая отчета своим поступкам, можно даже сказать, в состоянии аффекта, предложила буквально первому же встречному избавить ее от мужа. И возможно, не ее вина в том, что в дальнейшем она стала жертвой преступников в милицейской форме. Вот только такое искреннее раскаяние и может ее спасти. Ну слушай же, дура, когда тебе подсказывают, что надо делать!

В общем, как говорится, имел место сложный клинический случай. Умом она, возможно, и понимала, что ей грозит, а вот вины за собой, похоже, так никакой и не почувствовала. Жертвой злых людей и трагических обстоятельств оказалась, понимаешь… мать ее…

Но показания тем не менее от нее получили. Про всех участников «банкета». А форму изложения, для удобства «писательницы», предложили как письмо-жалобу в Генеральную прокуратуру, на имя самого генерального же прокурора.

И присовокупили теперь листы, исписанные крупным женским почерком с сильным наклоном влево, а также с немалым количеством орфографических, не говоря уже о синтаксисе, ошибок, к тем документам, которые лежали на столе перед Грязновым-старшим. Младший-то их уже читал, а теперь только усмехался своим мыслям и укоризненно покачивал головой. Да нет, конечно, правильно сделали ребята, что не стали сильно акцентировать самого факта «заказа», объясняя это дело истерическим состоянием клиентки. Хотя какая там, к черту, истерика!..

Последним, с кем работал уже сам Гордеев, был адвокат Гаврилкин.

Не стал его ни пугать, ни угрожать ему Юрий Петрович. Он просто тщательно разобрался в том, как было сфабриковано дело, как представлено суду обвинением, а затем прочитал в протоколах судебного заседания обо всех тех аргументах, коими воспользовался в своих выступлениях защитник. И вынужден был прийти к заключению, что этот Семен Прокопьевич — пройдоха высокого разряда. Конечно, он был куплен, двух мнений не оставалось. Но и никаких обвинений в предвзятости, в нечестности по отношению к клиенту ему тоже предъявить было нельзя. Каждый поступает в меру своих возможностей. Ему поручил суд, он выполнил это поручение и даже снизил планку наказания. В одной ситуации — год, может, и немного, а в другой — глядишь, и целая жизнь.

Словом, хитрый, ловкий, как угорь, абсолютно, видать, беспринципный, но ведь сумел же — и побегал, и какие-то справки раздобыл, характеристики там и прочее. Ну да, есть работа, а есть ее имитация, видимость как бы, но ведь за второе и не наказывают, поскольку и доказать-то практически ничего невозможно.

А брать за горло обвинителя, судью — кто ж это тебе сейчас позволит?! То есть для такого шага надо, прежде всего, начать с того факта, что основаниями для пересмотра судебного решения по вновь открывшимся обстоятельствам относительно Юркина являются заведомо ложные показания свидетелей, заведомо ложное заключение эксперта и подложность документов и вещественных доказательств, повлекшие за собой постановление незаконного решения. И вот только после этого можно будет поднимать вопрос о преступных действиях: а) лиц, участвующих в деле, и б) судей, принявших необоснованное решение.

И вот теперь, вооруженный достаточным количеством материалов, указывающих на то, что вина Юркина была, в прямом смысле слова, ему придумана, адвокат Гордеев имел все основания обжаловать приговор, определение и постановление районного суда в надзорной инстанции. Что он, собственно, и собирался сделать, выполняя поручение своей клиентки Кристины Борисовны Ляховой.

— Но я все-таки уверен, что этой суке, — заметил Филипп Агеев, — я имею в виду Сему Гаврилкина, прижать-то хвост все же надо бы, а? Как же отпускать без наказания?

— Филя, — возразил Денис, — мы все знаем, что ты — горячий сторонник силовых приемов. И что это у тебя своего рода… ну как бы комплекс.

— Как у всякого Наполеона, — с нарочитой серьезностью поддакнул Голованов, намекая на вовсе не богатырское сложение сыщика. Чем вызвал у всех улыбки.

Но Филя оставил насмешки коллег без внимания.

— Мне бы получить от него совсем немного. Пусть бы только сознался, что знаком с Лыковым и получил от него денежку за свои старания, вот и все! А дальше мы из него не то что веревку вить, мы из него это… макраме свяжем! Вячеслав Иванович, ну, скажи им, чего они издеваются над маленьким? — это он имел в виду себя.

— Ну да, тебя обидишь, — ухмыльнулся и Гряз-нов. — Как же, как же… А показания, Филя, данные под угрозой, как ты говоришь, физического наказания, правовой силы не имеют, пора бы знать, сыщик… одно слово.

— Так они же все признались! Именно под угрозой!

— Да? — удивился Грязнов. — И ты можешь показать конкретное место, где об этом сказано? Ах не можешь!.. И знаешь почему? А потому что они действительно душу облегчили. И немедленно смылись. Но мы-то их всегда найдем, если потребуется, верно? И я на все сто уверен, что показания свои им менять жизненно невыгодно. Что и требовалось доказать… Пойдем дальше… Теперь поговорим о наших конкретных действиях. С Юрой у нас понятно, он вносит протест, чем отвлекает внимание главных фигурантов. Мы ему обеспечиваем плотную защиту. Сейчас дело пахнет, ребятки, уже не банальной «загрузкой», а гораздо более серьезными вещами. Они пойдут, по моему мнению, на все, чтобы сперва затянуть процесс пересмотра приговора, а затем вообще забыть о нем. И сделать это смогут лишь при том условии, если удастся заткнуть рот адвокату. Ясна диспозиция?