На площадке, освещенной тусклыми, мигающими огнями неоновых трубок, обратил внимание на небрежно оборванные полосы опечатки. Вот же мудак, прости господи, даже и тут не мог по уму. А может, и к лучшему.

Волошин подошел к двери Султана. Снова прислушался. Оттуда не доносилось ни звука. Он смотрел, перед тем как подняться сюда, на окна квартиры —.там было темно. Значит, действительно спит. Можно работать.

Опытный оперативник Анатолий Евгеньевич Волошин с помощью отмычки тихо открыл замок, потянул на себя дверь. Из темноты на него пахнуло застарелой пылью и еще каким-то неприятным запахом — знакомым вроде, в котором перемешались вонь от ношеного белья, плесени и еще чего-то отвратного. Но сейчас было уже не до запахов. Он неслышно притворил за собой дверь и скользнул через прихожую к приоткрытой двери ближней комнаты. Фонарик не зажигал, что-то подсказывало, что лучше работать в темноте. Снова прислушался и услышал хриплое дыхание спящего человека. Вот тут и включил свой фонарик, скользнул узким лучом по полу в дальний угол комнаты, где, он знал, стояла кровать, на которой обычно и спал Султан. На кровати лежало скорченное тело, с головой укрытое серым шерстяным одеялом. Ну, вот и все…

Волошин медленно поднял руку и, не целясь, трижды выстрелил в освещенный кружок от луча фонарика. Послышались три негромких щелчка.

А теперь можно было откинуть одеяло и взглянуть, нужен ли «контрольный» выстрел.

Капитан шагнул вперед, ощутил вдруг, как в спину ему пахнуло легким ветерком, и… что-то тяжелое рухнуло ему на голову, а какая-то непонятная сила с такой дикой болью вывернула ему руку с зажатым в ней пистолетом, что он взвыл, падая на колени…

Вспыхнул свет в комнате. Щурясь и пытаясь выпрямиться, Волошин обвел комнату взглядом и словно впал в ступор. Над ним стоял здоровенный мужик в черном комбинезоне, покачивая на пальце его пистолет с глушителем. Другой, невысокий, с непонятным удовлетворением рассматривал дырки в одеяле. Потом он вынул трубку телефона из кармана и сказал:

— Василий Петрович, у нас полный порядок, можете подниматься.

Через несколько минут, в течение которых Волошин все еще пытался сообразить, каким же образом его так ловко подставили и, главное, кто, в квартиру вошел относительно молодой человек и, глядя на стоящего все еще на коленях капитана, сказал:

— Старший следователь Басманной межрайонной прокуратуры Литовченко Василий Петрович. Вы можете теперь подняться на ноги, Анатолий Евгеньевич. Мы с осужденным Бекоевым видели, как вы сюда подъехали. И даже в некоторой степени оценили ваши переживания относительно выброшенной вами из окна Софьи Игнатьевны Лозовой. Сейчас с вас снимут отпечатки пальчиков, а затем мы идентифицируем их с теми, что остались на ломе и ботинке Бекоева. Очень неосторожно поступили, гражданин Волошин, коли держали в руках, так надо ж было и выбросить подальше.

— А где этот гад? — хрипло спросил Волошин, пристально глядя на кровать.

— В машине, естественно. Неужели вы думаете, что мы позволили бы вам рассчитаться таким вот образом и со вторым вашим понятым?.. Руки, пожалуйста…

И через секунду на запястьях Волошина щелкнули наручники, которые надел на него пришедший вместе со следователем оперативник.

— Ты что-нибудь понимаешь? — растерянно спросил Лыков у Межинова, передавая ему сложенный вчетверо лист бумаги, — На посмотри, что они вытворяют?!

— И что? — улыбнулся всегда спокойный Сергей Сергеевич, разворачивая лист. — Ну?.. Ага… «Дорогой Вадим Михайлович, так получилось, что я в…» В чем? Слово не рйзберу, ну и почерк, блин!

— В пролете! — сердито буркнул Лыков.

— А-а… «И срочно вынужден просить вас…», это тебя, значит, «дать мне четыре дня за свой счет. Волошин…» Ага, «приеду, все объясню». Ну и что тебе не ясно? Какие проблемы? Это ж он залетел, а не ты?

— Так его уже три дня на работе нет. Я Борьку наладил, тот к нему домой смотался, жена совершенно не в курсе, не был, говорит. Перепугалась. Ну, Борис не стал ее дальше-то стращать, сказал про оперативное задание, просто думал, мол, что уже вернулся. Вот так. Даже не знаю, что и думать.

— А куда он поехал?

— Сереж, я тебе говорю — пропал человек, три дня никаких известий, и тут вот эта писулька! Кто-то ему позвонил, из его стукачей, вот он и понесся. И с концами. Просто ума не приложу…

— А эта записка, откуда?

— Да пришел, она у Машки на столе лежит. «Для вас, — говорит. — Принес молодой человек, попросил срочно передать. И ушел, даже не представился». Я сам сбегал вниз — кто, на чье имя пропуск? Так в нашем же бардаке разве разберешься? Два десятка фамилий, а к кому, от кого… Эх!..

— Не бери в голову. Раз написал сам… его почерк?

— А чей же?

— Ну, значит, и появится. Объяснит. Ты мне вот что скажи, я теперь что, с Колькой и Сашкой буду ездить этого твоего Тофика окучивать? Не жирно для какого-то паршивого «азика»?

— Распорядись, пусть опять сами съездят. Если у тебя дела… А тот уже, кстати, звонил мне нынче, молодец, все правильно понял… Просил в конце дня приехать, скажи им там… Просто ты ведь и вел с ним переговоры, и я хотел в дальнейшем на тебя и повесить все эти казино. Ты — хозяин, тебя они и знать должны. А ребята? Ну, пусть собирают… Да, и еще Турецкий вдруг позвонил. Говорит, есть какое-то срочное дело. А голос, слышу, мрачный. Я говорю: «Беда, что ль, какая, проблемы?» — а он засмеялся: «Это, — говорит, — у тебя могут быть проблемы, а не у меня». Ничего посыл? «Давай, — предлагает, — в районе четырех часов пересечемся». Ну и назначил там, рядом, у себя. Вот я и думаю: что могло случиться? Думал, думал и пошел к генералу. Пока он еще тут сидит. А он, оказывается, в министерство уехал. И чего-то тревожно вдруг стало… Не знаю почему. А ты чего хмуришься?

— Да… прижимает что-то… — Межинов погладил грудь слева.

— Давление?

— А хрен его знает, я что, мерил, что ли?.. Ладно, позже созвонимся. У меня тут тоже одно дельце наклевывается, вечерком увидимся, расскажу.

— Ну ладно, — словно успокаиваясь, заметил Лыков, — у нас с тобой сегодня, гляжу, все главные события в конце дня. Вот и встретимся, и обсудим. У меня тоже есть, между прочим, свежая идея…

Вадим Михайлович старался выглядеть бодро, хотя на душе кошки скребли.

Встречу ему Турецкий назначил в ресторанчике «Дядя Гиляй», в нескольких десятках шагов от проходной Генеральной прокуратуры. Да, место что надо, хуже не придумаешь… Особенно когда тревожные мысли лезут в голову.

Турецкий приподнялся из-за столика в углу, где сидел перед небольшой жаровней. Поздоровался спокойно, будто недавно вовсе и не был мрачным. Показал напротив — садись, подвинул графинчик с коньяком, жестом же предложил: наливай себе. Сам он уже отпил половину своей рюмки и теперь старательно обгладывал жареное баранье ребрышко. Подмигнул и с улыбкой сказал: