— Ты увидишь, как твоя кровь смешивается с грязью. Увидишь, как за тобой придут демоны, и радостно призовешь их, лишь бы не видеть ужаса моего лица. И только чтобы избавится от сознания того, что монстр, лишивший тебя жизни, это я, я буду систематически убивать всех, кто будет скучать по тебе, пока сама память о тебе не умрет.

Милли, дергаясь и извиваясь, сопротивлялась, как только могла. Но даже раненый, он был ужасно силен. Подстегиваемый болью, яростью и безумием, он поднялся на ноги и дернул ее за юбки, пока те не оторвались. Под его весом ее прикованное плечо заломило еще сильнее.

Ее осенило. Она увидела свой последний шанс. Может, никто здесь никогда ее не найдет и она умрет где-то под землей, но хотя бы избавит от него сына. И Кристофера. По крайней мере, он не увидит ее в луже собственной крови.

Потому что она вдруг поняла, что его это добьет.

И быть может, Якоб и Кристофер утешат друг друга и будут вспоминать ее с любовью. И будут жить. Это она знала твердо.

В ушах раздался шум, звук шагов. Непрекращающийся звон. Она словно оказалась под водой. В озере огня и ярости. Она видела лишь своего врага. И от каждого его дыхания ее передергивало. Ей уже чудилось, как демон зовет ее по имени, и его голос был ей до боли знаком.

Увидев, как цепь в руке Доршоу провисла, она ее схватила, быстро обернула вокруг его шеи, и, издав вопль, которому могло бы позавидовать привидение, прижала колено к его горлу и натянула цепь.

Катакомбы Кристофер ненавидел. Запах напоминал ему о тюрьме. Сырость и гниль, смешавшись с отголосками нищеты и давних предательств, намертво впитались в седые камни.

Но он скорее здесь умрет, чем вернется без Милли.

Он думал, что страх и беспомощность навсегда остались в прошлом. Но едва поняв, что Милли в лапах его врага, человека, не менее опасного, чем он сам, он больше не мог вдохнуть полной грудью.

Он лишился самоконтроля. Больше не был как вода. Сделался потопом. Ворвавшись в ворота тоннеля Гайд-парка, взял фонарь, чтобы освещать дорогу. Следов в грязи и инее было множество. Какие из них свежие, сказать было невозможно.

Он побежал по тоннелю. За спиной он слышал шаги Блэквелла и его людей, но не ждал их. Арджент встал перед развилкой трех ходов и уставился под ноги в поисках подсказок. Следов тут было поменьше, тем не менее ни одного от любимых Милли невообразимо дурацких сапог на высоком каблуке. Подняв фонарь, он шагал взад-вперед, изучая каждый дюйм.

Здесь. К левому тоннелю тянулись два чуть заметных следа волочения, для телеги слишком слабые и слишком близко расположенные.

Он не позволял себе задуматься, почему ее волокли. Что она могла быть ранена. Просто не мог, или страшное, темное отчаяние вырвалось бы из пустоты его души и лишило жизни.

Крутая обваливающая лестница привела его к подземному протоку, от которого расходилось множество арочных каменных тоннелей. Не меньше дюжины.

— Черт! — Арджент швырнул фонарь в стену. Звон разбитого о камни стекла и масляный сполох, остановили всех остальных.

— Я послал Креншоу за его собаками, — сказал, подходя и протягивая ему факел, Дориан. — Но это может занять несколько минут.

— У нас может не быть этих минут, — рявкнул, уставившись на гаснущее масляное пламя, Арджент, чувствуя, как холодеет кровь.

— Мы можем пока разделиться, — предложил Блэквелл.

Да, подумал Арджент. Ему надо что-то делать. Он обратился к головорезам:

— Каждый берет по тоннелю, проходит триста шагов, ищет следы и сразу назад. Ищите следы волочения, обрывки одежды, мерцающие огни, запертые решетки — все, что сможете обнаружить. Встречаемся здесь, а если ничего не получится, отправляемся дальше.

— Я пойду с тобой, — сказал Черное Сердце из Бен-Мора.

— Каждому по тоннелю…

— Я сосчитал. Людей хватает. Я тебя не оставлю.

Буркнув, Арджент повернулся, и они молча пробежали по лабиринту триста шагов, напрягая все органы чувств. Это безумие. Каждый шаг мог приближать его к ней или отдалять. Понять невозможно. Пол был то земляной, то каменный. То покореженный, то ровный. Но никаких ее следов он не обнаружил.

Они вернулись, и половина людей уже ждала их, и никто из них не мог посмотреть ему в глаза.

— Простите, сэр, — пробормотал тот, кого звали Шапи. — Я ничего не нашел.

В ярости и разочаровании Арджент чуть не оторвал тому голову, и тут слева разнеслось безумное эхо.

Ему стало больно. Он не мог сказать, надежда это или страх. Бросившись в тоннель, из которого раздался шум, он чуть не затоптал Грегори Таллоу, тонкого, хитрого мужеложца, ужасно заикавшегося.

— Я… я ус… с… с… слышал уже в… в… возвращаясь сюда. — Таллоу задыхался, указывая вниз по тоннелю. — К… к… к… крики…

Крики.

— Милли! — заорал в темноту Арджент и рванул вперед так быстро, как не бегал еще никогда в жизни.

— Арджент! — позвал издалека Блэквелл. — Арджент, подожди…

Тоннель изгибался не плавно, а под прямым углом. Пока за всеми железными воротами царил мрак. Пахло смертью. Ужасом, болью и кровью.

И он услышал. Далекие и леденящие, как нашептывания костлявой в ухо.

Крики. Ее крики.

— Милли!

Он побежал быстрее, натыкаясь на повороты и отталкиваясь от стен. Ноги то летели, то подкашивались. Она жива. Ей больно. Она кричит. Отчаянные звуки напряжения и страха чередовались с минутами тишины.

Боже, что с ней? Каким неописуемым пыткам подвергал ее Доршоу? Она в его лапах совсем недолго… Но каждый миг — это капля крови, кусок плоти, вдох и выдох.

Каждое ее дыхание было драгоценно. Каждый дюйм ее кожи — бесценен.

Хотя ему никогда в жизни не доводилось слышать ничего ужаснее ее криков, Арджент молился, чтобы они не прекращались. Они были его маяком в темноте. Его мучениями. Его адом. Но они ему необходимы, чтобы найти ее. Спасти ее.

И каждый ее крик он вырвет из горла Доршоу стократно.

По катакомбам гулко разнесся злобный голос Доршоу. При звуке его ужасных угроз в груди Арджента вскипела темная, злая ярость.

Он повернул за угол и разглядел на камне тусклый отблеск лампы. Он навострил взгляд. Цепи бились о стены. За этими решетками шла борьба.

— Боже, нет… Нет.

Он рванул что есть сил и налетел на узкие железные ворота.

И едва не задохнулся от изумления.

Милли, живая! Темные волосы в диком беспорядке, бирюзовый с отливом лиф порван, и белоснежные груди вздымаются над черным шелковым корсетом. Темные глаза горят порочным огнем. Зубы в диком оскале, как у львицы, цепь, сковывающая ее тонкое запястье, обвита вокруг шеи Доршоу, а ее колено служит рычагом. Ее гибкие, грациозные мышцы напряжены под кожей обнаженных рук.