— Слушаю, — настороженно напрягшись, ответил Ванея.

— Если он станет вдруг отдавать тебе приказы так, словно ты ему подчинен…

— Да?

— Не исполняй. Или, скажем, передаст тебе распоряжения, словно бы от меня…

— Тоже не исполнять?

— Ах, Ванея, Ванея, какая у тебя на плечах ясная еврейская голова! Мама, должно быть, очень тебя любила. Теперь послушай, если ты когда-нибудь заметишь, что он на тебя как-то странно поглядывает…

— По-моему, он то и дело странно на меня поглядывает.

— Я совсем про другие странности говорю.

— Мне кажется, я ему начинаю нравиться.

— Вот об этом-то я и толкую, на этот счет и хочу тебя предупредить. Если ты когда-нибудь обнаружишь, что он глядит на тебя с неожиданной теплотой, если он станет выказывать тебе радостную приязнь, как будто ты самый лучший его друг, которого ему именно в эту минуту пуще всего хочется видеть, если он дружески обнимет тебя за плечо, словно бы собираясь отвести тебя в сторонку, дабы сообщить интересную государственную тайну или свеженький анекдот…

— Это Иоав-то?

— Он самый. Так вот, не позволяй себя одурачить. Особенно если он станет рассказывать про странствующего рыцаря в доспехах и жену из Бата. Или вдруг бросится обнимать тебя, как дражайшего брата, с которым он сто лет как не виделся…

— Мы с Иоавом действительно дальние братья. Через отца матери первого мужа его второй жены, сына…

— Дражайшего и ближайшего брата, да еще с такими излияниями чувств, каких и драгоценный наследник далеко не всегда удостаивается, чувств, которые заставят его обнять тебя одной или двумя руками. Если он с величайшей участливостью примется расспрашивать тебя о здоровье или возьмет за бороду, словно намереваясь поцеловать, даже если возьмет правой рукой…

— Да? Что же ты замолчал? Я уж и дышать-то не смею.

— Тогда отскакивай что есть мочи в сторону! Или назад, но только подальше, как можешь дальше и как можешь быстрее. Так, словно он змея ядовитая. Ради Бога, прыгай изо всех сил и хватайся за меч, как будто на тебя убийца набросился. Не жди, чтобы убедиться, не ошибся ли ты, не давай ему лишнего шанса. Попробуешь играть с ним в честную игру, считай, что ты покойник. И всякий раз, как он окажется рядом с тобой, не своди глаз с его рук, никогда. Следи за обеими так, точно это гадюки. Иоав бьет с левой так же быстро, как с правой. Не спорь с человеком гневливым и не удаляйся с ним в места уединенные. Авенира помнишь? Помнишь, что с ним случилось?

— Иоав убил его. В воротах города.

— Пырнул под пятое ребро. В присутствии Иоава всегда помни о необходимости защищать свое пятое ребро.

Он и Амессая убил, и именно так, как я описал Ванее, — убил, когда воротился со славой, погубив моего сына и врага Авессалома, ко мне, уже осаждаемому новыми заботами, на сей раз принявшими вид мятежа, поднятого израильским вениамитянином Савеем. Умиротворяя Израиль почестями, которые по праву принадлежали Иудее, я едва не настроил против себя оба народа, так что если бы одна из половин моего государства не отпала от меня, то, скорее всего, отпала бы другая. Иногда мне бывает трудно понять, почему я ныне пользуюсь в качестве правителя такой высокой репутацией. Савей затрубил трубою, призывая племена израильские отвергнуть меня и отделиться. Чтобы покончить с Савеем, я послал на него большой отряд, во главе которого поставил моего племянника Амессая, незадолго до того служившего моему покойному сыну Авессалому, командуя у него мятежными иудеями. Выбор оказался не из лучших, даже если рассматривать его только в качестве акта умиротворения. Я дал ему на сборы три дня. Амессай сборы затянул. Первый шаг задуманного мною плана состоял в том, чтобы возвысить Амессая, почтив тем самым Иудею и одновременно обойдя Иоава, не выполнившего моего приказа и убившего Авессалома. До исполнения второго шага дело так и не дошло. Мне следовало предвидеть, что Иоав плана моего не одобрит. Следовало предвидеть, что он подстережет мой отряд и выкажет это свое неодобрение привычным для него способом и с последствиями необратимыми.

Он перехватил Амессая близ большого камня, что у Гаваона, и спросил своего припозднившегося кузена:

— Здоров ли ты, брат мой?

Амессай и не заподозрил ничего, когда Иоав ухватил его правой рукою за бороду, чтобы поцеловать его. Амессай не успел даже понять, что с ним происходит, когда Иоав ткнул его мечом, который держал в левой руке, под пятое ребро, так что выпали внутренности его на землю, и повторять удара уже не пришлось. Амессай мертвый лежал в крови среди дороги. Воины, которыми он командовал, так и стояли, точно окаменев, на месте, пока один из людей Иоава не стащил Амессая с дороги в поле и не набросил на него одежду. После этого, разумеется, Иоав возглавил поход и безжалостно гнал Савея и уничтожил его.

Ванея и по сей день не устает благодарить меня за предупреждение насчет Иоава. А уж когда известие о гибели Амессая достигло Иерусалима, благодарность его поистине не знала границ.

— Я снова в долгу пред тобой, — сказал мне тогда немногословный Ванея. — В который раз я вижу, что обязан тебе жизнью.

— Что тут поделаешь? — пожав плечами, скорбно вопросил я. — Иоав он и есть Иоав.

Сказать по правде, на Амессаю мне было наплевать в той же примерно мере, что и на Авенира. Уж если на то пошло, он мне нравился даже меньше, ибо то, что в Авенире выглядело самодовольством, в этом молодом человеке оборачивалось нахальством. Но оба эти убийства злили меня тем, что Иоав намеренно поступал вопреки моей воле. Иоав вообще не желал брать в расчет мои желания, когда они расходились с его. Вот это-то мне и навязло в зубах — его независимость. Я всегда хотел видеть в себе царя, а Иоав лишал меня этой возможности. Думаю, и Сам Господь нередко испытывает потребность увидеть в Себе царя. Иначе зачем же Он создал наш мир? Услугу нам, что ли, хотел оказать? Но, насколько сие в моей власти, царем Он Себя ощутит не скоро, не раньше, чем принесет мне извинения. Уж об этом-то я позабочусь. Разве трудно Ему сказать: «Давид, мне очень жаль. И о чем Я только думал, убивая твоего ребенка? Прости Меня».

Да, вот именно «убивая». Когда милосердный Господь отнял жизнь моего дитяти, дабы заставить меня раскаяться в грехе моем, это было самое что ни на есть убийство, разве нет? Бог — и убийца, вы можете себе такое представить? Я же говорил вам, что лучше моей истории в Библии не сыскать. Я-то всегда знал, кто Он такой. Рано или поздно Он всех нас перещелкает, — ведь так? — и возвратимся мы в прах, из которого вышли.

Так что я больше не боюсь бросить Ему вызов. Что Он может мне сделать? Только убить.

Если же говорить о том, что сделал я с Иоавом после того, как взял Иерусалим и, к огорчению своему, обнаружил, что он надежно и необратимо огражден должностью главного моего военачальника, то я нашел ему подходящее применение — стал использовать его во всех моих военных предприятиях. На поле сражения мы с ним выступали одной дружной командой, а военные экспедиции мои следовали тогда одна за другой в быстрой последовательности. На войне он был готов для меня на все, он за меня жизнь положил бы, не говоря уж о жизни Урии, которую он и положил-таки, послушно отправив его сражаться с аммонитянами. В ту пору войны радовали меня чрезвычайно, в ту пору мне еще доставало сил сражаться в них, это уж годы спустя на меня навалилась вдруг страшная усталость — во время мелкой стычки с бродячей бандой упорствовавших в сопротивлении филистимлян, — и Авессе пришлось меня выручать. Тогда-то один из моих людей и поклялся, сказав: «Не выйдешь ты больше с нами на войну, чтобы не угас светильник Израиля».