Судила опустил виноватый взгляд в грамоту.

– Вот же, князь, писано: Олег в Муроме похватал ростовцев и белозерцев, и суздальцев. Пришел в Суздаль, и там похватал. И в Ростове… А курские, если спаслись, сами побоялись к тебе посылать.

– Из Ростова в Новгород прибежали кмети, – добавил гонец, – рассказали, что градские сами открыли Олегу ворота.

– С чего? – возмутился боярин.

– Из-за волховника, который пришел с Олегом.

– Эти из-за волховника могут, – согласился Судила Гордятич. – Ростовцы волхвам и родных матерей отдадут на потребу. Князь…

Он растерянно умолк. Мономах закрыл ладонью лицо, сгорбил всегда прямую спину и не отвечал. Долго-долго. А когда поднял голову, лик его было темен, как набухшая грозой туча. Князь встал и подошел к иконе Спаса, тихо мерцающей отсветами от лампады.

– Господи, Ты знаешь, что я не хочу воевать с Олегом. Не хотел я видеть его крови и у Стародуба, но лишь хотел научить его. И не дай мне, Боже, видеть кровь брата, или свою от руки брата. Пронеси мимо эту чашу, Господи. Ты забираешь от меня одного за другим моих ближних и обнажаешь мое сердце. Я не знаю, что увижу в самой средине его, когда Ты сорвешь последний покров… Сам, без свидетелей, обличу себя перед Тобой и хочу быть готовым к этому. Смилуйся надо мной, грешным. Не доведи до кровопролития между мной и братом.

Закончив молитву, он повернулся к боярину.

– Судила, пошли бирича к Ратибору. Завтра же собираю дружину. Не пожалею воинов, чтобы воздать должное Олегу.

Наутро все церкви Переяславля огласились печальным псалмопеньем по юному князю, сложившему голову в безрассудном храбрстве.

18

– Что, княже, сладко ль тебя кормит Ростовская земля?

Даже в тепле истобки волхв сидел закутанный в лисью вотолу и подпоясанный ремнем с вырезанными знаками. После того как два лета назад Чернигов достался Олегу, чародей запропастился, а недавно вновь обнаружил себя в Суздале. Опять прилип к князю, влез в душу и завораживал льдистым взглядом, смелыми советами.

– Сладко, да зябко, – двинул плечами Олег. – Не моя тут отчина, как на шипах сижу. Я вот что надумал. Соберу здешнюю дань, улажусь с половцами и пойду брать назад Чернигов.

– Не торопись, княже. Чернигов от тебя не уйдет, – будто нараспев тянул слова Беловолод. – Мономах много земель на Руси забрал себе. Половина из них принадлежит тебе и твоим братьям, отрасли князя Святослава. О Ярославле и Белоозере пока не буду говорить, о Новгороде напомню. Твой брат Глеб сидел на новгородском столе десять лет. По обычаю Новгородом владеет второй по старшинству князь. А кто ныне второй на Руси? Мономах младше тебя. Тебе, знать, и княжить в Новгороде. Изгони оттуда Мономахова сына, прижми строптивых бояр да купцов и владей всем новгородским обильем. А будешь чтить богов, они вернут Новагороду честь первого княжения на Руси. Киевский князь тебе будет дань давать и покорным тебе сделается. А Мономах пускай один со степью воюет. Та степь его и проглотит с костями.

– Лакомый пирог предлагаешь, – зачарованный грезами волхва сказал Олег. – Да Новгород велик, не сумею взять его своей дружиной. Что на это скажешь, кудесник? Ворожбой дружину не расплодишь.

– И ворожба, княже, сгодится. Говорил же я тебе – передо мной откроются ворота любого града. Ты не верил, а теперь сидишь в Ростове, который взял без боя.

– Знаю твою ворожбу, – усмехнулся князь. – Пообещал ростовским язычникам, что я церкви разрушу и попов повыгоню? Пустыми словами бросаешься, волхв! Не боишься, что, не дождавшись обещанного, ростовцы спалят тебе бороду?

– Боги через меня помогут тебе сесть в Новгороде, тогда и исполнишь обещанное, – убежденно сказал Беловолод. – А малостью дружины не смущайся, княже. У тебя только половина войска, другую половину приведет полоцкий князь Всеслав.

– Старому волчине еще снится новгородская земля? – хмыкнул Олег. – Или пустит по старому следу молодых волков? А как делиться будем после?

– Гони от себя этого мухомора, князь!

От ободверины отлип боярин Иванко Чудинович, отдал Олегу свиток пергамена с вислой свинцовой печатью.

– Из Новгорода грамота. От Мстислава. – Он зло покосился на волхва. – А ну брысь из палат, поганка. В советчики к князю не лезь.

Чародей не двинулся с места, только пристукнул об пол горбылем-посохом.

– Оставь его, Янко, – попросил князь, разворачивая послание. – Он услаждает мой слух.

– Помнится, князь, – хмурился боярин, – для услаждения словесами ты завел себе купленного чернеца.

– Хочу многого, многим и обзавожусь, – отрубил Олег Святославич.

Прочтя грамоту, он тихо засмеялся.

– Крестник велит мне идти обратно в Муром, а в чужой земле не сидеть. Смел Мстислав, как и его брат младший. Грозит мне своей дружиной.

– Щенячье тявканье, – пренебрег волхв.

– Щенок не прост. Только не пойму, что за хитрость он затеял. Послушай, что дальше пишет, – обратился князь к боярину и стал читать: – Хочу послать к моему отцу и просить за тебя, чтобы вы помирились и не был отец мстителем тебе. А брату моему суд Божий пришел, и я на тебя зла за него не держу. Человек – душа и плоть; душу спасаем, а плоть не в нашей воле. Не диво, что на войне погибают. И цари, и лучшие мужи в бою уязвимы, и жизнь отдают. Не думай, будто ничего уже нельзя исправить между тобой и отцом. Богу все возможно, если захочешь. А если и не захочешь сейчас, я все равно напишу отцу и буду мирить вас… Борзости-то у щенка прибавилось, с тех пор как он кусал меня за палец. Кажется, недавно еще слюни пускал, а теперь меня поучать взялся.

– Научи, княже, отрока уважать старших, – посоветовал волхв. – А хитрость его невелика. Засыплет тебе глаза шелухой слов, зальет в уши сладкой водицы и заманит в Мономаховы сети. Остерегись, княже.

– А если не хитрость это? – предположил Иванко Чудинович. – Вдруг и впрямь отрок смиряется?

– Если не хитрость, то глупость, – возразил Беловолод, стукнув деревяшкой об пол. – Мономах же не так глуп и неразумие сына применит себе на пользу.

– Смиряется, говоришь? – сощурился Олег. – Поверю в его смирение, когда он отдаст мне Новгород!

…Еще Рождество не пришло, а сугробов намело почти до пояса. Русские холода повергали Ярослава в ужас. Даже смотреть в окно на трескучее и скрипящее торжество ледяной смерти было страшно. Но воля брата гнала прочь из теплых хором, из натопленных сельских изб, заставляла взрыхлять собой снега, увязать в белых полях и злиться на ворон, кружащих вверху черными каркающими демонами. Воля брата была тверже самого толстого льда. И такой же холодной.

Олег Святославич готовился встречать заратившуюся новгородскую дружину. Воевать зимой он сперва не решался, зато узнал, что Мстиславу стужа не помеха. От Ростова через Шернский лес к речке Медведице, поперек которой легла незримая граница новгородской земли, отправился сторожевой отряд. Вел сторожу Ярослав, изнывающий от зимней тоски и ратной обузы, свалившейся на плечи. Вдоль Медведицы и Тверцы проложили глубокие тропы разъезды, и два разъезда отправились к Зубцову погосту на Волге. В ожидании вестей от них Ярослав уныло глядел в окно на весело барахтающихся в снегу сельских мальцов, на румяных баб, статно несущих на плечах коромысла. Страстно хотелось наперекор страху повторить подвиг отрочат – нырнуть с кровли головой в сугроб, вынырнуть и радостно хохотать. Но такие подвиги только смердам годятся, князю положено думать об иных.