Кадсуане сложила руки на коленях, с трудом скрывая удивление. Итак, о преступлении Аланны знает куда больше народу, чем кажется. Но почему эта женщина дала ей понять, что знает и она? Быть может, желает вызвать на ответную откровенность?

– Узы не срабатывают так уж прямо, – ответила Кадсуане. – Если вы убьете ее, он, рано или поздно, умрет, но если причините боль или что-то в этом роде, просто будет знать, что ей плохо, хотя сам той же боли не почувствует. А на далеком расстоянии – как сейчас – это будет лишь смутным ощущением. Не больше.

Сорилея медленно кивнула. Ее пальцы прикоснулись к золотому подносу, потом отодвинулись. Выражение лица оставалось столь же непроницаемым, как у каменной статуи, но Кадсуане предполагала, что когда Аланна вздумает в очередной раз выказывать характер или закапризничать на арафелский манер, она столкнется с неприятными неожиданностями. Но это не имеет значения. Значение имеет только паренек.

– Мужчины по большей части охотно берут, что им предлагают, если находят это привлекательным и способным доставить удовольствие, – снова заговорила Сорилея. – Раньше мы думали так же и о Ранде ал’Торе. К сожалению, нам поздно сворачивать с тропы, по которой мы зашли уже далеко, а он сейчас не таков. Ко всему, что предлагается свободно, он относится с подозрением. Пожелай я, чтобы он принял что-то от меня в дар, мне придется притвориться, будто я мечтаю лишить его этой вещи. Чтобы быть рядом с ним, приходится делать вид, будто тебе безразлично, увидишь ты его в жизни хотя бы еще раз или нет.

И снова зеленые буравчики ее глаз впились в лицо Кадсуане. Сорилея знала. Знала достаточно, если не слишком много. И тут Кадсуане ощутила возбуждение от открывающейся возможности. Сорилея не стала бы прощупывать ее таким образом, не надеясь на какое-то соглашение.

– Ты считаешь, мужчина должен быть тверд? – спросила она. – Или силен? – Тон Айз Седай не оставлял сомнений в том, что разница между двумя понятиями для нее очевидна.

Сорилея прикоснулась к подносу, и ее губы на кратчайший миг изогнулись в некоем подобии улыбки. Или это только показалось?

– Большинство мужчин думает, будто это одно и то же, Кадсуане Меледрин. Однако сильное выдержит там, где твердое расколется.

Кадсуане вздохнула. Открывающаяся возможность влекла, но была связана с таким риском, что другая на ее месте едва ли решилась бы испробовать. Но то другая – а она была самой собой.

– Паренек путает одно с другим, – сказала Кадсуане. – Ему нужно стать сильнее, а он делает себя тверже. Он слишком тверд даже сейчас, но не остановится, если его не остановят. Он разучился смеяться, разве что горьким смехом, разучился плакать, и если не обретет снова слезы и смех, мир столкнется с большой опасностью. Если он выйдет на Тармон Гай’дон таким, как сейчас, даже его победа обернется не меньшей бедой, чем поражение.

Сорилея выслушала Кадсуане, не сводя с нее пристального взгляда, и лишь когда та закончила, заговорила сама:

– Возрожденный Дракон, Последняя Битва – все это не из наших Пророчеств. Мы пытались заставить Ранда ал’Тора вспомнить, кто он по крови, но боюсь, он видит в нас всего лишь одно из своих копий. Если копье ломается, о нем некогда скорбеть, надо поскорее браться за другое. Возможно, мы с тобой целим в мишени, отстоящие одна от другой не так уж далеко.

– Возможно, – осторожно кивнула Кадсуане, думая о том, что мишени, отстоящие всего лишь на пядь, совсем не обязательно одинаковы.

Внезапно старую Хранительницу окружило свечение саидар. В Единой Силе Сорилея была очень слаба, заметно слабее Дайгиан. Сила этой женщины заключалась вовсе не в способности направлять.

– Есть одно плетение, которое может показаться тебе полезным, – сказала она. – Заставить его работать я не смогу, но показать тебе сумею. – И она показала – свила тонкую, слабую, тут же распавшуюся паутинку.

– Это называется Перемещением, – заключила Сорилея.

На сей раз у Кадсуане отвисла челюсть. Аланна, Кируна и прочие отказывались учить Хранительниц Мудрости Соединению и некоторым другим умениям, которыми, как вдруг выяснилось, те все же владеют. Кадсуане думала, что Айил вырвали знания у сестер, содержавшихся пленницами в их палатках. Но такое!..

«Невозможно!» – сказала бы она, будь у нее хоть малейшее сомнение в том, что Сорилея не лжет. Ей не терпелось опробовать плетение в действии, но торопиться не следует, тем паче что в этом нет нужды. Даже знай она точно, где находится проклятый мальчишка, ей надо не Перемещаться к нему, а заставить его явиться к себе. На сей счет Сорилея права.

– Великий дар, – медленно произнесла Кадсуане. – Боюсь, у меня нет ничего, что я могла бы преподнести взамен.

На сей раз сомнений не было – губ Сорилеи действительно коснулась улыбка. Хранительница Мудрости прекрасно понимала, что Кадсуане перед ней в долгу. Подняв обеими руками тяжелый золотой кувшин, она наполнила из него две белые чашки. Чистой водой. Не пролив ни капли.

– Я предлагаю тебе водный обет, – торжественно произнесла Сорилея. – Мы будем действовать как одна, чтобы научить Ранда ал’Тора смеяться и плакать.

Она отпила глоток, и Кадсуане последовала ее примеру.

– Мы как одна, – повторила за ней Айз Седай, думая: а что, если они все же целят в разные мишени? Далекая от того, чтобы недооценивать Сорилею и как союзницу, и как противницу, Кадсуане имела твердое намерение поразить именно свою мишень. Поразить любой ценой.

Горизонт на севере терялся за сплошной стеной яростного ливня, хлеставшего восточный Иллиан на протяжении всей ночи. В утреннем небе над головой грозно клубились темные тучи. Ветер рвал плащи и заставлял виться и щелкать, словно кнуты, реявшие над гребнем холмистой гряды знамена – белый Драконов Стяг, темно-красное Знамя Света и яркие штандарты знатных домов Иллиана, Тира и Кайриэна. Аристократы каждой страны держались особняком, образовав свой круг вызолоченной или посеребренной стали, шелков, бархата и пенистых кружев, но их роднило одно – растерянность во взорах. Даже великолепно выезженные кони тревожно встряхивали гривами и переступали копытами, разбрызгивая топкую грязь. Ветер, холодный сам по себе, после недавней жары казался пронизывающе студеным, а внезапно обрушившийся после столь долгой засухи дождь оказался для многих потрясением. Все эти лорды и леди, из какой бы страны они ни были родом, еще недавно молились о прекращении зноя, но теперь решительно не знали, как отнестись к явившимся в ответ на их мольбы непрестанным бурям. Некоторые – думая, что он не заметит, – поглядывали на Ранда, видимо, надеясь услышать ответ от него. Мысль, заставившая Ранда горько усмехнуться.

Затянутой в кожаную перчатку рукой он похлопал по шее своего черного мерина, довольный тем, что Тай’дайшар не выказывает беспокойства. Могучий конь застыл, словно статуя, в ожидании, когда хозяин, движением поводьев или колен, тронет его с места. Стоило порадоваться тому, что скакун Возрожденного Дракона выглядел столь же невозмутимым, как и он сам, будто они вместе плавали в коконе Пустоты. Даже пропуская через себя Единую Силу – огонь, лед и смерть, – Ранд едва осознавал ветер, хотя тот трепал расшитый плащ, забираясь под зеленый, украшенный густым золотым шитьем кафтан, вовсе не предназначенный для такой погоды. Пульсирующая боль в боку, боль в двух, не поддающихся Исцелению ранах, старой и новой, пересекавшей прежнюю, воспринималась сейчас отстраненно, как страдание плоти другого человека. Тонкие острия, скрытые под золотыми лавровыми листьями Короны Мечей, по-прежнему кололи виски, но сейчас – будто чужие виски. Даже порча на саидин ощущалась Рандом не столь остро, как обычно, – столь же тошнотворная, столь отвратительная, она казалась чем-то отдаленным, не заслуживающим внимания. Однако взгляды, устремленные в спину, Ранд чувствовал.