– Как и сказал – кавалергардов с конногвардейцами. Севастиан с Конным своим отправляется… Гвардейскую конную артиллерию. Лошадей велено взять вдвое против штата, все конюшни пустые стоят. За ними следом лейб-егеря, а потом фузилёры.

– Так они ж пехота! Не успеют…

Орлов мрачно промолчал.

– Значит, думает, что успеют и понадобятся, – заключил Василий Васильевич, ни на кого не глядя.

– Вот именно. – Орлов привстал в стременах, обведя глазами придавленный тучами плац, словно на нём замерли блистательные кавалергардские шеренги. – Из казарм по домам до похода велено никого не отпускать, окромя как к лежащим на смертном одре родителям да жёнам-роженицам, буде такое случится.

– Этого ещё не хватало, – буркнул уже неделю как разочарованный в ливонской затее Янгалычев. – Сам-то хоть не едет?

– Хотел, – каменным голосом сообщил Орлов и замолчал. Как ему удалось унять государя, оставалось лишь гадать. Разве что напомнил о столичных заговорщиках… Хорошо они всё-таки здесь живут. Шеф жандармов тайно лезет в дела воинские, военный министр стращает василевса карбонариями, один Васенька Янгалычев что думает, то и говорит. Правда, не супруге.

– Лейб-егеря, да фузилёры, да конногвардейцы с кавалергардами, да Булашевич – ой, лышенько, как у нас во степях сказали бы… – Янгалычев, придержав разнервничавшегося на пару с хозяином Бея, ответил на приветствие гвардионского подполковника. – Ляксандра Фанасьич саблей как размахнётся, как поведёт прямо на пушки да на штуцерников… И конец корпусу, начало маршу или вальсу… «Капказские звёзды» уже поются, а теперь, не приведи Господь, случится «Млава красная». От кровушки.

– Да, – Орлов резко, словно отдавая кому-то незримому последние почести, наклонил голову, – павших геройской смертью ещё эллины любили. Умер красиво, и неважно, что де́ла не сделал, мёртвые сраму не имут… А что пользы в том маловато, то композиторам с поэтами да прапорщикам с корнетами не объяснишь.

– Прапорщикам с корнетами то без нужды, – не согласился Янгалычев, – а вот генералам знать надобно. Верно говорю, Никола?

Николай Леопольдович пожал плечами и ничего не ответил. Три коня, гнедой, вороной да серый в яблоках, вышагивали по прибранному плацу. Три бывших кавалергарда совершали послеобеденный моцион. И говорили. Открыто, не таясь. С кем и поговорить, как не со старым другом под Божьим небом…

– Ты хоть спорил? – угрюмо осведомился Василий Васильевич. – Или под козырёк, кругом через левое плечо?

– Понимай как хочешь, – огрызнулся Орлов. Рассказывать о приватной беседе с государем военный министр явно не желал.

– Говорил, – удовлетворённо протянул Янгалычев. – И я говорил и был послан много далее Млавы.

Они опять были почти вместе. Почти, потому что согласие по делам млавским не отменяло разнобоя в главном. Для Янгалычева превыше всего был государь да чтоб Держава на супостатов погрозней смотрела, Орлов тянул куда-то вперёд, к конституциям да реформам, Тауберт… Пожалуй, главным для него был порядок и всё-таки василевс. Друг по Капказу, на чьих плечах столько, что никому более не поднять. Даже с конституцией.

– Я просился на Корпус заместо Булашевича, – прервал молчание Сергий Григориевич, – не пустил. Про югорцев же даже слова сказать не дал. Обида у него на них, такая обида, что не слышит ничего и не видит, – злость, что обманулся, глаза застит.

Сергий был прав, притом не знал он, отчего разошёлся Арсений Кронидович с Катенькой Аргамаковой, а ведь похоже вышло. Услышал дурное, поверил легко и отвернулся. Потом очнулся, да поздно было – Севастиану второй год шёл, а Катеньку, чтоб глаза не мозолила, родители замуж аж в Сербию сплавили. Да, батальон – не невеста, а корпус – тем более, только назначение Булашевича родилось из отчаянной обиды государя на югорцев. А неназначение Орлова – из правоты военного министра и вряд ли осознанной досады Арсения Кронидовича уже на это. Булашевич исправит всего лишь ошибки Шаховского и трусость Сажнева, Орлов – ошибки василевса… Те самые, что Сергий желал предотвратить, впутываясь в мятеж. Теперь оба в одной упряжке – хозяин земли русской и бывший заговорщик, но друг другу они не забыли ничего.

– Булашевич Пламмета в конце-то концов одолеет, с этакими-то силами, – резко, будто коня, повернул беседу Орлов, – даже если к нему из Кралевца хоть и целая дивизия подтянется… Больше Иоганн не даст, неприкрытой войны он пока ещё трусит, иначе бы бедняга Шуленберг про согласительные комиссии канцлеру не зачитывал…

– Помню я того Пламмета, – слышать о бывшем друге Сашке Шуленберге Янгалычев явно не желал, – и по Хотчине, и по Зульбургу. Рубака был знатный…

– Булашевич немногим хуже, – вступился за ероя Орлуша. – Как говорится, «штыком давить» князь умеет. И да, не Шаховской, не растеряется, не побежит. Будет драться, сам батальоны в атаку поведёт. Только сейчас обоим не рубиться надо, а соображать. Пламмета, мил-друг Васенька, я не хуже твоего помню, говорено с ним изрядно в бытность его анассеопольскую. Пруссак сей полагает о себе немало, но больше на Ляксандру Фанасьича похож, чем на Буонапарте. Шаховского он, конечно, разнёс лихо, но уже на Федьке Росском зубы обломал; это даже из рапорта при всех его странностях ясно… Никола, когда твой бульдог отпишется наконец?

– Уже отписал. Когда к вам шёл, как раз и доставили. Хоть Бобырев у меня всё больше по пропавшим сапогам, а не батальонам, главное вроде бы ухватил. Одна беда, не пил он на Лабовской мызе и у Заячьих Ушей не был. Всё с чужих слов… Но Шаховского мы на вранье не так, так эдак поймаем.

– А я уж даже и не знаю, хорошо ли, что Шаховского в сторону. Его с Ломинадзевым Севастиан одёрнул бы, а Булашевичу наследник престола не указ.

– Ему никто не указ, окромя Отечества, – со злостью повторил любимую присказку Булашевича Тауберт. Новый командующий был не виноват, виноваты были они с Васькой, сперва смолчавшие, а потом полезшие на рожон. – Управиться-то с Пламметом он управится, если все оговорённые полки вовремя подойдут, только с чем нам на Балканы идти? Если идти, конечно.

– Какое там идти! Всё Ливония съест, чтоб ей пусто было! – Министр Двора рыл землю не хуже своего вороного. – А Кириаковичам, чтоб не сумневались в нас, девицу в зубы. Так что не только Ейсмонта хоронить будем, но и Зинаиду свет-Авксентьевну пропивать.

– Иванчиков тоже дочку замуж выдаёт, – зачем-то напомнил о преемнике на полку Орлов. О преемнике, о лейб-гвардии Конном полку и о том, что, не случись чадолюбивого ростовщика Гусиковского, готовиться б сейчас генералу Тауберту к походу.

– Выдаёт, – подтвердил Николай Леопольдович. – За Анджековича-второго. Теперь отложат…

Свадьбы не будет, будет поход – торопливый, тяжёлый, кровавый. Под Зульбургом положили половину кавалергардов, но удар тяжёлой конницы сорвал замысел Буонапарте. Это была необходимость, а не глупость.

– Прав ты, Василий, – пробормотал шеф жандармов, – быть Млаве ещё краснее, ох, быть…

Дом без Геды всегда казался пустым и недобрым. Может, когда-то в нём и обитала радость, по крайней мере о дедушке с бабушкой вспоминали как о счастливых людях. Говорили, будто маменька с батюшкой тоже начинали свою жизнь с любви и согласия, но Зюка этого уже не застала. Авксентий Маркович то исчезал из дома, то прятался в кабинете, откуда его извлекали к семейным трапезам; на обедах или ужинах родители либо молчали, либо скучными голосами обсуждали знакомых, либо ссорились. Ввечеру папенька срывался в свои клубы и ресторации, а маменька бродила по комнатам, комкая платок и выговаривая всем, кто попадался навстречу или, наоборот, не оказывался там, где должен быть. Зюке доставалось чаще других, а может, и нет – свои обиды помнишь годами, чужие забываешь назавтра, тем паче ни со Степаном, ни с Евдокией, ни с Еленой Зинаида особо не ладила. Только с Гедой, но он отбывал на войну, которую не одобрял, но на которую рвался.