(«Санкт-Петербургские Ведомости» за 1741 г. № 84. С. 670).

Полки русские собирались на зимние квартиры. 5-го октября ушел в Петербург Казанский драгунский полк, 7-го ушли пехотные — Ростовский и Великолуцкий, 9-го — Ингерманландский драгунский.

6-го в лагерь прибыл фельдмаршал Ласси. Долго беседовал с генералом Кейтом. В палатку командующего вызвали и Каркателя.

— Я не могу согласиться с вашим сиятельством. — Кейт был категоричен. — Я против столь жестоких мер против обывателей мирных. Мы с вами солдаты и воевать должны с солдатами, а не со стариками, женщинами и детьми.

В свой жестокий век старина Кейт всегда был человеком чести, искренне считавшим, что войны ведут солдаты. Нет, он не жалел противника, но мирных жителей оберегал и строго судил тех, кто покушался на их жизнь, имущество и дома. Оттого не любил генерал казаков и гусар, считая их разбойниками и грабителями. Не соглашался он и с Ласси, требовавшем насилия и опустошения Финляндии. Старый фельдмаршал, еще в петровские времена набегами страшными опустошавший берега Швеции, тем самым ускоряя и приближая победу желанную, готов был любыми средствами побить врага. Да, он жалел своих солдат, но для врагов его жалости не было. Он прекрасно помнил, как казачьи рейды наводили ужас на шведские берега. Как быстро добивались уступок в договоренностях мирных. А сейчас был тот же враг, значит, и средства оставались прежние. В том споре упрямство Кейта и стало кошкой, пробежавшей между генералом и фельдмаршалом. Он не хотел выполнять приказ!

— Каркатель! — Ласси отдал его сам. Полковник, командир ямбургцев, стоял навытяжку, на карту глядя. — Твой полк с гусарами полка Стоянова и казаками Себрякова от сего селения, — жезл фельдмаршала в карту уткнулся, — Петерскирхой называемого, и далее до Нейшлотского уезда поиск сплошной учиняет и разорение постоянное. В неприятельские границы заходите верст на 60 и более.

— Вам, генерал, — Кейту, тот неохотно встал из-за стола, морщась от раны старой в правой ноге, под Очаковым полученной. Оттого и ходил всегда с тростью, прихрамывая, — надлежит прикрывать Выборг. Атаману Ефремову передадите приказ мой поиски и набеги продолжать. Генералу Киндерману я отпишу сам в Олонец. Там атаман Краснощеков с полком подошел. Дело свое он добро знает. Мы должны лишить противника всякого желания воевать с нами. Надеюсь, вам понятно, господа?

Всего-то два дня отдыхал Веселовский дома. 5-го октября казаки донские пришли в Хийтолу. Вел их Лощилин. Приказ выйти в поиск привез сотник Веселовскому. Взял капитан сорок человек своих и пошел с казаками.

«За неприятельские границы ездили и великий вред причинили: ибо они от деревни Исми, где шведская церковь находится, начали и вокруг Реди, Эрви и далее почти до Петерскирхи, и оттуда паки к Кирбургскому погосту великое множество деревень вовсе разорили и 2-х драгун с несколькими другими людьми в полон взяв привезли»

(«Санкт-Петербургские Ведомости». № 86 за 27 октября 1741 г. С. 687).

Угрюмо взирал Веселовский, как полыхали дома чухонские, как жители спасались в лесу, ревела скотина угоняемая. Тех, кто отстреливался, убивали. Невесел был и Лощилин. Молчал, за казаками посматривая. Епифан Зайцев тож в грабеже не участвовал. В сторонке стоял. Ехали назад рядом, стременами соприкасаясь. Веселовский первым нарушил молчание:

— Что не весел, атаман? Аль не по душе поиск наш?

— Не по душе, капитан, — головы не поворачивая, ответил Данила.

— Что так?. — усмехнулся Веселовский.

— Эх, — казак рукой махнул обреченно, хлестнул коня плетью и, поводья натянув, развернул его морду. Поскакал в хвост обоза.

— А ну, казаки, шибче, шибче. Не тянись, — послышалось.

Уже вечером поздно, отужинав в доме родительском, сотник сам завел разговор:

— Боюсь я, капитан.

— Ты, — изумился Веселовский, — ты — и боишься?

— Да не того, что думаешь, — обхватил рукой бороду густую, — помнишь, в Разсыпной, когда супротив башкирцев стояли, сказывал я тебе про девку одну чухонскую, что полюбил я сильно в младости своей.

— Помню, Данила.

— Крепко засела она во мне. Сколь уж лет прошло, а помню все, как день вчерашний.

— Она с мест здешних была, что ль?

— То-то и оно. Руоколакс деревня их называлась. Я было запамятовал, да атаман собирал сотников, бумагу читал от фельдмаршала. Рек про деревни, что под поиск наш подпадут. Имена чужие и не выговорить, язык сломаешь. А как услыхал я знакомое, так пот аж пробил. Вспомнил зараз. И девку ту, и… как подумаю про набег наш казачий, — голову опустил казак, замотал.

— Погоди-ка, — Веселовский поднялся, приказ взял от полковника Каркателя, лоб наморщил, вчитывался. — Ну-ка, ну-ка… Раутярви, Руоколакс… точно, Руоколакс. Есть такая деревня. И мне она в поиск назначена. Так повезло тебе, сотник. Может, и встретишь суженую свою.

— Эх, сколь времени-то утекло… Да и суженую… кем суженую?

— Богом, Данила, Господом нашим, — серьезен был капитан, — то судьба твоя, путь твой. Господу нашему угодно было, дабы вновь ты здесь оказался. А про набег, про поиск наш не горюй. Ты своих казачков придержишь, а я за драгунами присмотрю. Раз Богу так угодно, то встретишь свою… как звали-то зазнобу? Помнишь?

— Помню, Алексей Иванович, — казак даже распрямился, словами добрыми окрыленный, — Миитта девку звали. Миитта.

— Ну так и найдем твою Миитту. Может, поженишься, наконец, — по плечу похлопал, — не тужись, казак. Пойдем почивать, поздно уже, утро вечера мудренее.

«В минувшую субботу получена ведомость, что на сих же днях посланная в неприятельскую сторону от полка донского войска атамана Серебряка, состоявшая из 250 казаков и калмык, да в 50 человек драгун, партия счастливо и добычей немалой возвратилась. Та партия, в бытность свою в неприятельской стороне, немалый там поиск и разорение причинила. А именно начав от деревни Коргалы до Руколакскирки, и даже до реки Вуоксы с 60 верст, и в правую сторону к Нейшлоцкому уезду, около всех тамо лежащих больших заливов и озер неприятельских более трехсот деревень в конец разорено, и сысканное там сено и хлеб все без остатку сожжено, причем один при Руколакс-кирке в лесу состоявший неприятельский караул 12 человек разбит, тако ж в полон взято 20 человек, а прочие около тамошних мест жители сколько возможно далее на острова, по озерам лежащие, убегали»

(«Санкт-Петербургские Ведомости» за 13 ноября 1741 г. № 91. С. 727).

Майор Кильстрем поставил в строй всех, кто только мог держать оружие. Тринадцатилетние подростки и шестидесятилетние, а то и древние старики составляли войско его. В Руколаксе оставил Кильстрем Пекку Ярвинена, поручив ему защищать близлежащие деревни и хутора, а сам подался в Петерскирку, куда уже были набеги русские. Там, в полумиле, его собственный бустель находился. Отсидеться хотел майор. Добро свое защитить.

Было у Пекки человек сорок. Из них дриблингов малолетних половина, а половина стариков с ружьями древними. Много ль навоюешь. Старики-то — охотники знатные, стрелять метко умеют. Только что с того? У Врангеля корпус был целый, пушки, кавалерия, а вона вышло как.