В России, кажется, идет война, «чеченская», как ее называют. «НАТО» собирается воевать с «Ираком», с «Северной Кореей», еще с какой-то «Осью зла». Из одного номера сразу все не поймешь, они же пишут об очевидных для них вещах, ничего не поясняют, — Татьяна развела руками, словно извиняясь за свою непонятливость.

— Естественно. Ничего, в какой-нибудь город приедем, сколько угодно газет и журналов наберем. На подходящих языках. Я тоже вчера кое-что пролистал, но исключительно на иврите. Судя по картинкам, живут они веселее нас. Машины — закачаешься! Виллы, рестораны, пляжи океанские… Хотя военные сюжеты тоже есть, но немного. Короче, ехать будем, своими глазами увидим…

— И как же оно так получиться могло — на одной и той же земле две такие разные цивилизации?

— Их, может, не две, а двадцать две или еще больше. Сергей вон тоже что-то совсем особенное видел. Мир, где большевики еще в Гражданскую победили. А если вообразить, что почти каждое событие в истории имеет несколько вариантов и все они воплощаются, так параллельных миров вообще миллионы. Как это Маштаков того ученого назвал, кто все это обосновал и доказал? Эверетт, кажется.

Беседуя таким метафизическим образом, они обошли почти всю территорию заставы и вернулись к исходной точке.

— Хорошо поговорили, — подвела итог Татьяна. — Пойду Майю разбужу, и начнем завтрак готовить. Когда выезжать решили?

— Да как соберемся, так и поедем. Здесь нам делать нечего.

Она ушла, а у Вадима осталось отчетливое ощущение, что девушка хотела поговорить еще и о чем-то другом. Только не решилась или не нашла подходящего повода.

…Из шести автомашин, которые имелись на заставе, Тарханов выбрал желто-зеленую «Volvo» (как было выложено большими накладными буквами над радиаторной решеткой), наиболее похожую по конструкции на те, с которыми он привык иметь дело.

То есть все педали и прочие основные элементы управления располагались на привычных местах, а непонятного и неизвестного назначения кнопки, тумблеры и прочие циферблаты на поступательное движение автомобиля в нужном направлении как бы и не влияли. Если их зря не трогать. Хотя наверняка имели какой-то рациональный смысл. Иначе зачем же они?

Грузовик с коротким тупым капотом и широкой, трехместной, кабиной некоторое время под управлением полковника покрутился по территории заставы, продемонстрировал свою способность двигаться передним и задним ходом, после чего подрулил к воротам.

— Экипаж, по машинам. Дамы — в кабину, прочие — в кузов.

Прочие, то есть Ляхов с Розенцвейгом, сначала забросили в кузов ящик с примерно недельным запасом продовольствия, две упаковки пластмассовых бутылок воды, ящик патронов к здешним автоматам и четыре канистры бензина.

На первый случай хватит, поскольку в ближайшем подходящем месте они предполагали собраться в дальний путь гораздо основательнее. Чтобы в открытом кузове было не холодно в движении, прихватили несколько солдатских одеял.

— Так что, Львович, куда едем? — спросил Тарханов.

— Я хотел — в Хайфу, ко мне домой, но теперь там никакого дома, разумеется, нет. Поэтому предлагаю сразу в Бейрут. Это километров полтораста по грунтовкам и грейдерам, в нашем, конечно, варианте, как здесь — не знаю, а потом двадцать по асфальту — и Бейрут. Ближневосточный Париж.

— Так — значит так. По-вашему я читать не умею, но в карте разберусь.

В чужой офицерской планшетке, почти одинаковой, что в том, что в этом времени, под целлулоидом у него лежала карта-километровка, захватывающая территорию от северного берега Тивериадского озера и как раз до южных пригородов Бейрута.

— Поехали…

Машину, с рессорами, рассчитанными на пять тонн груза или на перевозку взвода солдат с полным снаряжением, а сейчас почти пустую, здорово потряхивало на бесчисленных выбоинах горной дороги. Но все равно ехать было приятно.

Ляхов с Григорием Львовичем сначала закутались в два одеяла каждый, но тут же оказалось, что это неудобно. Сползают все время, поддергивать приходится, у горла руками придерживать, и через полчаса Вадим сообразил, ножом выкромсал дырки посередине, и получились натуральные мексиканские пончо. Теперь ничто не мешало радоваться жизни.

Особенно учитывая, что, из профессионального интереса осмотрев пограничный медпункт, Ляхов и там нашел банку с притертой пробкой. Хорошая банка, литра на два.

Что интересно, неведомый еврейский коллега прятал ее точно там же, где и сам бывший капитан медслужбы Российской армии. Граммов триста Ляхов развел пополам, перелил в пресловутую фляжку и высыпал туда для улучшения вкуса и качества горсть таблеток витамина «С» с глюкозой. Остальное убрал, опять же в известное — но теперь только ему одному — место.

Выпили, закусили галетой, не слишком вкусной, но в том ли дело!

Вадиму вдруг захотелось петь. Самое время и место. Петь он любил с самого детства, знал массу популярных песен и романсов, а также оперных арий. Но, терпимо относясь к предрассудкам окружающих, избегал делать это публично. Зато сейчас шум мотора и свист ветра отлично скрадывали дефекты его вокальной подготовки.

Для начала он вспомнил арию варяжского гостя.

Исполнял он ее со вкусом и страстью настоящего Рюриковича, в консерватории тоже наверняка не обучавшегося.

Розенцвейг, улыбаясь, кивал в такт могучим раскатам ляховского голоса.

Завершив финальную руладу: «Уг-г-р-р-ю-ю-м-мо мо-р-р-р-е!» — Вадим прокашлялся. Все-таки связки он несколько перенапряг. Привычно потянулся к фляжке, но генерал мягко отстранил его руку.

— Подождите, маэстро. С утра — не хватит?

— Да и хватит, — легко согласился Ляхов. — Это ж я так, для настроения. А кроме того, какое значение имеет? Теперь. Это же там думать надо было, когда пить, когда не пить. А здесь дорожной полиции нету, начальства, которое бдит, — тоже, на службу ходить не надо. Если мордой в землю падать начну, нехорошо, конечно. В ином же случае…

— Это вы зря, Вадим Петрович. Видел я разных людей. Не таких жестких, как вы, но тоже… Конечно, сейчас оправдания есть. Состояние аффекта и все такое прочее… Но если мы выжить хотим в предлагаемых обстоятельствах, я бы предложил… Ну, если и не совсем сухой закон, то строгую регламентацию. Иначе… Мы и до Москвы не доедем, независимо, есть там шанс возвращения или нет.

— Бросьте, Львович. Это я-то — жесткий? Да я мягкий, как пластилин. Мне отец, Петр Аркадьевич, еще когда говаривал: «Ах, Вадик, Вадик, пропадешь ты от своей мягкости и доверчивости».

Подумал немного, мечтательно улыбаясь, после чего добавил. Как ему сейчас казалось — в тему:

— У меня шесть уже лет в полном распоряжении по восемнадцать килограммов чистого спирта на полугодие плюс жалованье позволяет не ограничивать себя, и тем не менее девяносто процентов своего служебного и личного времени я абсолютно трезв. Это сейчас вот оттянуться захотелось.